Мы ссылаемся на Леки, чтобы кто-нибудь не поддался соблазну использовать написанное как доказательство нехристианской жестокости христиан. Необходимо помнить, что на месте Торквемады, которому, к несчастью, сопутствовал успех, мог оказаться Джон Нокс Кровавый⁶ , чего, к счастью для человечества, не произошло. Необходимо задуматься о пролитии крови пресвитерианских, пуританских и римских католиков при королеве Елизавете, необходимо помнить о гонениях против анабаптистов⁷ при Эдуарде VI и о призыве самих анабаптистов пустить кровь всем, кто не был крещен по их канонам.

Р.С.

Чтобы проследить историю инквизиции от ее истоков, необходимо окунуться в глубину веков, подобно Парамо (Луис Парамо (сицилийский инквизитор). «О происхождении и развитии Святой Инквизиции». Прим. пер.: первый труд по истории инквизиции с точки зрения официальной католической церкви, издан в 1598. Здесь и далее: постраничные примечания принадлежат автору, некоторые дополнения к ним, а также сноски – переводы иностранных слов и выражений – переводчику ); можно и не согласиться с ним в том, что сам Бог был первым инквизитором, что первый «акт веры» был совершен над Адамом и Евой и что изгнание их из Эдема является, собственно говоря, прецедентом для конфискации имущества еретиков.

Тем не менее, обращение к далекому прошлому необходимо, ибо первые сведения об этой организации восходят к самой заре христианства.

Невозможно найти в истории более плачевного урока, чем неспособность человечества установить такое отношение к религии, принимаемой с несомненной искренностью и рвением, которое из самих этих чувств не порождало бы озлобление и вражду. Как только с появлением серьезных оснований для сомнений ослабевает вера, как только определенная степень равнодушия вкрадывается в обряды главенствующего культа, представители его начинают нетерпимо относиться к людям, исповедующим другие культы. И тогда нетерпимость становится самим воздухом религии, и – если имеется сила – нет недостатка в ее проявлениях в виде гонений.

Подобные прискорбные черты свойственны и любой другой религии, но ни в одной они не обнаружились с такой чрезвычайной аномалией, как в христианстве, которое зарождалось на идеях милосердия, терпения и терпимости и главным принципом которого была возвышенная заповедь его основателя: «Возлюби ближнего своего».

Притеснения неизменно сопутствовали распространению христианства с момента его возникновения, в чем внимательный исследователь обнаружит жесточайший и ужаснейший – поистине, самый трагический – из всех парадоксов, составляющих историю цивилизованного человека.

Смиренная проповедь добра и любви обернулась впоследствии злобной ненавистью; богобоязненные наставления о терпении и снисхождении научили убийственной вспыльчивости и кровожадной озлобленности; кроткие догматы милосердия и сострадания с лютой свирепостью насаждались огнем, мечом и дыбой; заповеди о смирении внушались с откровенной гордыней и высокомерием, какого еще не знал мир.

Практически к каждому периоду из истории христианства можно отнести язвительную насмешку просвещенного атеиста второго века: «Вот как христиане любят ближнего своего!».

Обращаясь к эпохе раннего христианства, мы отмечаем, что в среде христиан была широко распространена нетерпимость к мнению и вере других, и этим они сами навлекали на себя преследования, объектом которых в течение трех столетий время от времени становились.

Они определенно первыми переступили грань снисхождения, которое политеистический⁸ Рим проявлял ко всем религиям. Христиане могли без помех отправлять обряды своего культа, пока допускали такую же свободу для других. Но непримиримостью, с которой они провозглашали ошибочными все вероучения, кроме собственного, христиане оскорбили рьяных почитателей других божеств и тем нарушили мир в обществе; а их отказ повиноваться государству – отказ пополнять армию под предлогом «Nolo militare; militia est ad Dominum!» (Не в оружии, но в Боге мое спасение» (лат.)) – вызвал закономерное негодование. Когда, подвергаемые гонениям, они стали собираться и праздновать свои ритуалы втайне, сама эта скрытность стала причиной дополнительных и более крутых судебных преследований. Их таинственность вызвала подозрения и нападки. Очень скоро всеобщая неприязнь уже легла тяжким бременем, от которого трудно освободиться любому культу, скрытно отправляющему свои обряды. Повсюду считалось, что христиане занимаются ритуальным умерщвлением детей. Общественное мнение, всегда с готовностью верящее злым слухам, стало еще более настроено против них; произошли новые массовые волнения. Христиане, в свою очередь, пришли к осуждению политеизма и атеизма, неповиновению и призыву свергнуть существующий общественный порядок.

Строгость, проявленная по отношению к ним государством, до сей поры равнодушным к религиозным взглядам своих граждан, несмотря на то, что в среде правящих классов господствовал агностицизм, была продиктована скорее стремлением подавить элемент, ставший социально неустойчивым, чем мстительностью или ненавистью к новому культу из Сирии.

При императоре Клавдии мы видим последователей Назаретянина изгнанными из Рима как возмутителей общественного спокойствия; во времена Нерона и Домициана они объявлены опасными для общества и подвергнуты первому великому гонению. Но преследования по чисто религиозным причинам были несвойственны Риму, что и проявилось при правлении Нервы, запретившего доносы и притеснения на почве вероисповедания и призвавшего изгнанных христиан вернуться. Его преемник, справедливый и мудрый Траян, по-видимому, в ответ на волну еврейских бунтов, которые случились в его царствование, сначала выступил против последователей Назаретянина, но затем проявил к ним снисхождение. Подобным же образом им не досаждал изысканный Адриан, который настолько увлекся их вероучением, что имел намерение причислить Христа к Пантеону⁹ римских богов; их оставил в покое и следующий самодержец Антоний, несмотря на то, что был так предан религиозным традициям своей страны и служению многочисленным богам, что получил имя Пий (Набожный).

С восшествием на престол императора-философа Марка Аврелия, который враждебно отнесся к новой доктрине не только из-за своих собственных убеждений стоика, но также и потому, что в политическом аспекте не доверял христианам, началось новое великое гонение, ставшее уделом христиан в течение шестидесяти лет следующих четырех царствований, до восшествия на престол Александра Севера в тридцатых годах третьего столетия христианской эры.

Мать Александра, Юлия Маннеа, была христианкой, воспринявшей новую доктрину от александрийца Оригена¹⁰ . Хотя ее приверженность христианству не проявилась внешне так сильно, как у Адриана, о ней сказано, что она включила икону Христа в число почитаемых божеств, помешенных в ее ларариуме¹¹ .

Возможно, иконы Спасителя, существовавшие в третьем веке, способствовали дальнейшему распространению его культа. В те времена – и в течение приблизительно трех последующих столетий – эти иконы соответствовали греческим понятиям о божестве: Христа изображали юношей восхитительной грации и красоты и привносили в его образ многое из представлений об Орфее¹² . Действительно, на одном сохранившемся изображении мы видим Его безбородым, садящим на валуне, с музыкальным инструментом в руках, игрой на котором он очаровал диких зверей, собравшихся неподалеку. На другом рисунке, обнаруженном в катакомбах (он включен в иллюстрации «Христианской иконографии» Дидрона) и представляющем Его в образе пастушка, показан безбородый, коротко подстриженный юноша крепкого телосложения, облаченный в тунику, спускающуюся до колен; левая рука придерживает ягненка, лежащего у него на плечах, а правая сжимает пастушью дудочку.