Прошло несколько часов. Сборная злопукинских таиландцев, забредшая в процессе рейда по глубоким тылам противника на огонек к Дэвицу и раскрутив радушного спонсора на пару ведер самогона, вспомнила о своей стратегической задаче только к вечеру. Осторожно и виновато выйдя на площадь, обалдевшие таиландцы обнаружили следующую картину.

Солнце активно закатывалось за горизонт, и все вокруг окрасилось в фантастической красоты цвета этого закатывания. С Гнилушки веял легкий вечерний бриз, доносящий с заливных лугов гоготанье жаб и брачное хрюканье грецких помидоров. На громадном кургане, состоящем из самых разных членов самых разных спортивных команд, стояли обнявшись, покачиваясь и закрыв усталые глаза, Бармаглот с Петровичем. Когда осторожные марафонцы стали приближаться, Петрович неожиданно дернулся и слабым, но четким голосом произнес:

— На етом щитаю первый день олимпеады наглухо закрытым. День идет в зачет марафону по таиландскому боксу… Пебедителей НЕТ! - строго добавил Петрович и рухнул на вершину кургана.

— Это еще надо посмотреть! - строптиво буркнул Бармаглот и тоже рухнул — на Петровича…

Дело было на мази. Бармаглота усилиями всей сборной откатили в сторону, а шефа поперли на руках в родное дворянское гнездо, на ноч лег. Вокруг стояла мертвая, просто могильная тишина.

Стемнело. Отдыхала природа, измученная первым днем спортивного праздника. Даже ночная живность вела себя крайне пассивно. И только особо чуткое ухо могло уловить доносящиеся из недр новоиспеченного злопукинского кургана слова:

— Да, мужики, вообще-то, жизнь в деревне, конечно не сахар. А все потому, что организации никакой. Вот, как сейчас, помню своего шурина жены брата мужа свата — крутейший, между прочим, сельский организатор был…

Да… Как всё-же горька судьба увлечённого читателя! Постоянно возникающие в самых интересных местах, тупые отступления автора, которому вдруг приломило почесать на отвлечённые темы своим длинным языком, гнетут его творческий порыв. Тривиальные фразы типа "Да… Как же всё-таки горька судьба…", в который раз вызывают рвотный рефлекс и ясное понимание того, что так написать мог только полный имбецил… Я согласен… Да, я полный! Но, извините, роман писать это вам не фунт изюму в бочку дёгтя сыпать! Надо и меня понять! Вы вот щас ухмыляетесь, а я эту главу в одиннадцатом часу ночи начал писать! И очень, знаете, приятно сознавать, шо эти козлы щас, как сыры в масле, пятые сны видят, а потом ещё пафосничать начинают, мол, то, что автор придурок, я сразу понял, но что до такой степени — токо щас… Но я на вас не обижаюсь, вы ж не виноваты в том, что я такой талантливый! Итак, зададимся вполне резонным запытанням — что же было дальше? Кто не зададался, дальше может не читать, таким не место среди ценителей настоящего искусства! Гурманам же сообщаю, что дальше началась действительно преувлекательнейшая история…

Во-первых, начался четвёртый день олимпиады. Начался он с того, что Петрович в обнимку с Бармаглотом ходил по деревне в поисках очухавшихся марафонцев бокса и выспрашивал у них, что было во второй и третий дни олимпиады. Результаты социологического опроса к ночи стали ясны, как день:

— 50 % — не помню ваще ни фига

— 50 % — было классно, но что именно — не помню

Найденные при памяти Толян и Стёпка больше ничего сказать не смогли, поэтому Петрович решил, что второго и третьего дня не было вообще. На том и порешили молодого кабанчика и устроили праздничный фуршет. На фуршет были притащены все участники соревнований и большинство болельщиков. Вспотевший Дэвиц выкатил бутыль фирменной жидкости "На двести восемьдесят троих", из сарая показался Пегас, зады хающийся от чувственных объятий Ульянки. Толян обнаружил на верхушке берёзы примёрзшего Ёлкина. В самом начале потасовки он забрался туда ради безопасности, окоченел, и слезть не мог даже ради фуршета. Всё село полтора часа трясло берёзу, пока Антипу не удалось сбить бедолагу пудовой гирькой. Единственному пострадавшему от марафона сразу же влили тройную дозу. Оглушённый Борис сначала об дерево, потом офигел, потом оземь, и в итоге отрубился. Пьяненький Толян ходил между сотрапезниками, и, хватаясь за живот, посылал всем длиннющие факсы. Всё более дробаданеющий Сосипатыч, танцевал с Крупским ламбаду. Танец не клеился по причине того, что к сексопильному Крупскому всё время клеился Стёпка Сягайло. Стоявший на поломанном тостере Петрович, через каждые пять минут выкрикивал зажигательные тосты. Лежавшая под тостером Ульянка по этому поводу не смогла выкинуть ни одной зажигательной бутылки. Хмельной Акафест, которому уже надоело прыгать в костёр, облившись самогоном, бахнул ещё сто пятьдесят, громко крикнул: "Стругают все!!", и прилюдно стошнил. Люда была очень недовольна.

Вот тогда-то и случилось неожиданное…

Появился я.

Весь в черном, с помытыми и развевающимися на ветру длинными волосами. Грязные джинсы заправлены в чистые ботинки. На спине наколка "Не забуду Dream Theater!". Ну, в общем, достаточно крут.

— Шо же вы, сволочи, вытворяете! Бухать ещё не надоело?

Не прошло и пяти минут гробовейшей тишины, пока самый смелый, Бармаглот, не вышел вперёд и не спросил:

— А шо ж нам тебя шо ли спрашивать, мелюзга?

И так, знаете, мне обидно стало тогда… Нет, я не на «мелюзгу» обиделся, просто… ааа-аа, достали, кабаны!!! Я ж к ним как отец родной, а эта пьянь… И ведь всё на меня свалят!! Мол, мы не виноватые, он сам всё придумал! А мы по натуре добрые и пушистые, и ничего крепче крем-соды и в рот-то не брали никогда!!

Я и говорю им:

— Пошто же вы меня перед людями-то позорите, они ж это всё читать будут! У вас же Олимпиада на грани развала! Петрович, ты ж Аглае на прошлой неделе обещался, что завязал!!!

— Ааа-аа от-ку — да тттты знаешшшь?

Вот глупышка.

— Петрович, да ведь не для того ж тебя придумывали, шоб синячить на каждой странице. Просто тошно писать! Как будто ничего другого не умеете делать! Степан, ты же спортсмен!

Стёпка покраснел.

— Да я вааасще случайно, Витёк, ну чё ты! Уж и расслабиться низя, шо ли…

— А, делайте что хотите, только пеняйте на себя, я вас выручать больше не буду, сказано пожар по пьяни, все сгорели, значит сгорели!

— Да чё ты нас пугаешь, придурок! Шо вы его слушаете! В башню ему! Ату, ребята!!

Бармаглот плавно набирал скорость в моём направлении.

Это он здорово форшманулся, меня придурком обозвав. Молодой ещё, не знает на кого батон крошит…

Я невозмутимо стоял на его пути, и не один мускул не дрогнул на моём мужественном и симпатичном лице. Это было легко сделать. Во-первых, я был уверен в своих силах на правах автора произведения, ну, а во-вторых, у меня и мускулов-то на лице нету. Не пришлось поднакачать как-то… И я улыбался, широко расставив стройные ноги. Во всей моей фигуре всем чувствовалась мощь и чувство юмора. Один лишь бесчувственный Бармаглот, ничего не понимая, мёлся ко мне уже на второй скорости с кулаками третьей стадии сжатости.

Как мне это всё надоело! Ну только и знаем мы что напиться да подраться! Нету стремления к светлому! К творчеству!

И тогда я подмигнул себе, сидящему ночью у своего компутира и исчез.

А Бармаглот пробежал ещё пару шагов и упал. Да как-то странно упал. Головой. Об тостер. Три раза. Одним местом. Тоже об тостер. И что-то громко щёлкнуло внутри его большой головы, и загорелись глаза его новым, невиданным доселе, светом. И воскликнул он "От, Ёкаламэнэ Ёпэрэсэтэ!!! Какой же я был дубина!"

— Ребята, — продолжал он, — подвязывай! Пятый день Олимпиады торжественно объявляется днём пиита! Конкурс на лучшее лирическое стихотворение!!! Даёшь ямбу! Не дадим хиреть хорею! За любимый амфибрахий — хуч в калодезь, хуч на плаху!!!!

Бармаглот встал в позу и хорошо поставленным дикторским голосом Татьяны Веденеевой провозгласил:

— Поэма «Бодуно»! Слова экспромптом, музыки нет! Исполняется впервые. Исполняет автор!!!