Просыпался тяжело. После того, как отдежурил свою смену, снова завалился спать, проспал два часа — и подскочил, словно укололи иглой в мягкое место. Снова трясло как в лихорадке, липкий, холодный пот — как будто заболел. Взял аптечку, сожрал две таблетки — аспирина и антибиотик еще — полегчало немного. Блин, если так и дальше будет…

Остальные уже проснулись и обживались в здании как могли. Спецназ вообще может обжиться в любом, даже самом неприспособленном для этого месте. Это пехота пошла в атаку, вышла на намеченный для нее рубеж — и ждет, пока интенданты лагерь соорудят, быт наладят, пока повар жрать приготовит. А в спецназе — как ты сам обустроился — так и жить будешь, никаких интендантов нет…

Первым делом, проверили всю окружающую местность на наличие мин, две нашли и сняли. Советские противопехотные мины, опасная штука, могли бы вчера напороться. В этой неприветливой, каменистой земле мин вообще — миллионы, а карт минных полей давно и нет.

Прямо в здании оборудовали два помещения — в бывшей столовой (здание строили по советскому проекту, а там обязательно столовая должна быть) оборудовали что-то типа походной кухни, в соседнем помещении — как смогли, заделали оконные проемы и затащили туда весь скарб. В открытую с оружием ходить было нельзя — но все оружие мы достали, как смогли (без стрельбы) проверили и зарядили. Большую часть оружия перенесли на второй этаж, там у нас что-то типа комнаты отдыха будет, там же и оружие пусть лежит. Поближе к рукам.

Оборудовали ослятник. Кстати, почем я про ослов так долго молчал…. Видели бы вы этих тварей — дико орущих, загадивших вертолет и машину, склочных, тупых — поняли бы. Таскать их — ведь ни в вертолет, ни в машину они не идут, пришлось связывать и перетаскивать. От самого слова «осел» тошнит уже…

Оставалось только одно — купить пару машин. Причем сделать это надо было срочно…

Но первым делом мы купили себе местную одежду — если хочешь выжить, не выделяйся на общем фоне. Прямо там купили, на местном базаре в Хеле — вообще, рядом с дорогой в каждом населенном пункте было два бизнеса, от которых кормилась вся деревня — стоянка для дальнобойщиков и базар, на котором в основном торговали для тех же дальнобойщиков и солдат НАТО. Это, да выращивание опиумного мака — вот единственные доступные источники дохода для трех четвертей жителей страны. А, нет, забыл еще один источник — талибы платили за участие в налетах и подложенные на дорогу фугасы…

Одежду купили самую обычную, в какой ходят афганцы — серые, утепленные камисы, длинная теплая рубаха. Поверх всего этого — толстая вязанная накидка из овечьей шерсти, которую используют в горах — и как одежду, и как матрас и как одеяло. В ней можно спать даже на снегу. Афганцы довольно быстро переориентировались на обслуживание покупателей, у которых есть деньги — поэтому нашлись как раз подходящие для нас размеры. Ботинки оставили те, в которых мы приехали — большая часть афганцев ходила в таких же. Вообще, большую часть имущества НАТО, поступавшую в страну, вскоре можно было приобрести в любом дукане…

Прокатиться до Джелалабада решили вдвоем — я и Седой. Оба знаем русский язык, то что на афганцев не похожи — так мало ли народа сейчас по стране мотается. Если попадаем в руки какого-нибудь патруля НАТО — говорю я, если нужно будет пообщаться с афганцами — говорить будет Седой. Он пушту знает — хоть и в пределах офицерского разговорника, а знает. Я же не знаю пушту совсем…

Переоделись — надели свежекупленную афганскую одежду — оказалась непривычной, но удобной и теплой. Из оружия взяли с собой два складных ножа — почему то их не воспринимают как оружие в отличие от обычных, нескладных. Хотя опытный человек и со складным ножом дел наделает — не разгребешь. Я надел под куртку пластиковый пояс с деньгами — сколько стоят здесь машины, я не знал, может меньше — а может и больше чем в Пакистане. Еще немного рассовал по карманам — чтобы не светить пояс без необходимости. Единственное, в чем я был уверен — что здесь примут доллары. Самое гениальное изобретение американской цивилизации — это, конечно же, доллар…

Мы неспешно шли вниз, направляясь к дороге, серой змеей тянущейся вдали. Слева тек какой-то ручей и женщины — невысокие, закутанные в черные покрывала, похожие на каких-то диковинных птиц, набирали воду в кувшины. Водопровода здесь никогда не было, а труд наносить из речки воду для семьи лежал на женщине. Слева играли чумазые, почти голые несмотря на прохладную погоду дети…

— Ничего здесь не меняется… — тихо, по-русски проговорил Седой.

— Тогда было так же?

— Да. Здесь вообще ничего не меняется. Возможно, и не изменится никогда…

Настроение было хреновое…

— А зачем вы тогда сюда пришли? — поинтересовался я.

— А вы зачем?

А действительно — зачем? Можно было начать нести всякую чушь про то, как мы всеми силами приближаем момент торжества демократии во всем мире — но эта чушь хорошо проходит в уютной телестудии где-нибудь в Вашингтоне. А здесь — стоит только посмотреть на это на все — на нищие хижины, на чумазых детей, на женщин, на вереницу чихающих и кашляющих дымом машин вдалеке на дороге — и сразу становилось ясно, что кому-кому — а местным жителям демократия наша и нахрен не нужна…

— Потому что придурки — честно ответил я — сами придурки и «ДаблЮ» — придурок из придурков, который не может пройти мимо кучи дерьма без того, чтобы не наступить в нее. Но ты не ответил на мой вопрос…

— Знаешь, сколько мы поставили сюда тракторов? — внезапно спросил Седой.

— Сколько?

— Больше пяти сотен. И строили мы здесь — половина домов, которая здесь выше одного этажа, построена нами. Они стреляли в нас — а мы строили. В основном бесплатно. И не только здесь.

— Так на кой же черт вы это делали? — изумился я.

— Потому что мы русские…

С попутной машиной все оказалось проще простого — на поднятую руку с зажатой в ней десятидолларовой бумажкой остановился первый же грузовик. Даже не знаю, какой марки был этот грузовик — по моему, когда то он был «носатым» длинным трехосным Мерседесом семидесятых годов выпуска — в теперь превратился в нечто, отдаленно напоминающее филиал индийского храма. Водитель — пожилой на вид афганец в зеленой армейской НАТОвской куртке со споротыми шевронами посмотрел на нас…

— По-русски ни слова! — шепнул Седой и направился к водителю. Глотая дорожную пыль вперемешку с дизельной гарью, которая над трассой буквально висела, я направился следом…

Последовали короткие переговоры с водителем — из всего, что я услышал понял только слово Джелалабад. После нескольких фраз Седой удовлетворенно кивнул и повернулся ко мне…

— Двадцать долларов с каждого…

— Ты уверен, что эта развалюха вообще доедет? — спросил я по-английски, с подозрением вслушиваясь в шум работающего двигателя, больше напоминающий кашель чахоточного больного.

— Другие здесь не лучше…

Отдал сорок долларов — афганец поглядел каждую засаленную купюру на свет (вот придурок, как будто кто-то будет десятки подделывать…), и только после этого молча показал на сидения рядом с собой…

Один за другим мы забрались в кабину — и только тогда я понял, чем будет путешествие до Джелалабада. Пыткой, не иначе…

Воняло в кабине так, как будто здесь совсем недавно кто-то сдох. Сдох — да так тут и остался. Ужасная смесь запахов застарелого пота, мочи, овчины, лежащей за сидениями, какого-то местного "освежителя воздуха", болтавшегося на веревочке перед лобовым стеклом наряду с колокольчиками и еще какой-то дрянью. Дышать полной грудью было просто невозможно, к горлу тут же подступала тошнота. Рев мотора был не самой большой проблемой — он действовал на нервы только тогда, когда водитель газовал. А вот коробка передач, в которой давно износились в хлам все шестерни, выла как банши[53] зимней ночью под дверью. Она была настолько изношена, что водитель постоянно придерживал рычаг переключения скоростей рукой — иначе включенная передача выскочила бы. Из дешевого китайского приемника лилась какая-то арабская мелодия. Удивительно — но водитель всего этого кошмара не замечал, он даже улыбался, довольный тем что на ровном месте заработал сорок долларов…