Ну что стоило взрослому человеку без лишних слов бросить мяч на сцену? И все обернулось бы невинной игрой. А он повел себя агрессивно, и это породило агрессию и без того изломанной детской души.

Когда я работал над ролью Микояна в фильме «Серые волки», мы снимали сцены на его даче в Пицунде. Не представляю, как на этой даче можно жить! Это огромное казенное заведение гостиничного типа с эдаким джентльменским набором: чешские хрустальные люстры, какая-то инкрустированная индийская мебель… Так вот, пошел я там в уборную. Вдруг слышу сзади:

– Объект номер один пошел в туалет.

Я думаю: «Подожди, в туалет иду я». Тут вижу внизу человека и спрашиваю:

– Простите, это вы про меня?

– Ну да, – говорит. – Вы же сейчас играете Микояна, поэтому вы для меня объект номер один.

Так вот они и жили. И рваться к этому?

Однажды мне принесли распятие в человеческий рост, завернутое в сукно, прямо к вагону, когда я уезжал из Минска. Сказали:

– Это старинное распятие тебе в подарок.

В купе оно не уместилось, и мы его поставили в тамбуре. И вот только поезд тронулся, в дверь раздается стук и входит милиционер.

– Это вы везете то, что стоит в тамбуре? – спрашивает он.

– Да, – говорю, – я.

– А что это такое – скульптура?

– Скульптура.

А он:

– Я сначала испугался, потом постучал, постучал, смотрю – твердое.

Я ему опять:

– Скульптура, скульптура.

– А кто это? – интересуется.

– Ленин.

– Точно! – подтверждает милиционер. – Я сразу догадался. Так пощупал лицо и вижу – борода.

Да простит меня Христос. Я был вынужден выдать его за Ленина, чтобы избежать осложнений с милицией.

А милиционер снова интересуется:

– Это вы куда – на выставку?

– Да нет, – говорю, – я его дома поставлю.

– Как «дома»?

– А что, – спрашиваю, – вы так относитесь к Ленину?

– Да нет, нет! Я вообще говорю… – Он выскочил из купе и больше я его не видел.

Однажды мне позвонил Юлий Гусман и сказал: «Я тебя умоляю, у нас конкурс лучших сценариев, и мы должны сыграть сценочки в Доме кино, сцены из лучших сценариев, а один из лучших сценариев называется «Дорога на Восток», и вот я прошу, сыграй Ленина».

Я спрашиваю: «Кто будет ставить?» Он говорит: «Кваша». А вот дальше я вам сразу не скажу, кто там третий был.

И в общем, короче говоря, мы втроем вышли на сцену. Я – Ленин, Кваша – Сталин, все мы похожи, а за нами шел Троцкий. А Троцким был Ярмольник, и на этом все кончилось. В зале началась дикая ржа. Я понял, что деваться уже некуда, и, картавя, сказал: «Все кончилось. Вообще все». Взял стул на плечо, как Ленин на субботнике бревно, и ушел со сцены. За мной тихо пошли Сталин и Троцкий. На этом моя роль Ленина навсегда была закончена.

Меня разыграли в спектакле «Трибунал». Как я уже писал, у актеров на сцене существует параллельная маленькая жизнь. Мало того, что они играют на зрителя, они еще и играют между собой. Никак не наиграются!

Так вот, играл я роль немецкого старосты, который работает на партизан, а жена, естественно, об этом не знает и все мне грозит:

– Вот придет Советская власть, тогда посмотришь!

А я, чтоб снять пафос, спрашивал:

– А где твоя Советская власть, где? – И лазил под стол, открывал сундук. Один раз открываю сундук, а там лежит плакат, на котором аршинными буквами написано: «Советская власть!». Ребята где-то нашли этот плакат и отрезали начало лозунга.

Я застыл в онемении, а затем согнулся от истерического смеха.

Между прочим, в советские времена я был депутатом, но всего-навсего районного совета. Это совсем другое. Меня тогда уговорили помогать населению. И я ему помог. На углу Тверской и Большой Бронной переселяли из дома жителей. И вот в нем осталась одна женщина с тремя детьми. Ей предложили однокомнатную квартиру, а она соглашалась только на трехкомнатную. И она пришла ко мне за помощью. Я изучил все положения и убедился, что трехкомнатная ей не полагается.

– Единственное, что вы можете сделать, – сказал я ей, – это не выходить из дома. А если вас будет милиция вынимать, откройте окна и кричите: «Помогите!». Сойдутся люди, и тогда посмотрим, как вас выселят.

Она так и сделала. Открыла окно и стала кричать:

– Люди! Люди! Дуров мне сказал, чтобы я просила у вас помощи!

– Какой Дуров? – спрашивает толпа снизу.

– Вы артиста Дурова знаете?

– Знаем!

– Вот он и сказал!

А меня вызывают в райсовет и говорят:

– Что вы делаете? Вы спятили? Разве так можно?

А я спрашиваю:

– Скажите, что ей дали.

– Трехкомнатную квартиру ей дали!

– Значит, я помог?!

– Помог – говорят, – но вон отсюда!

Отобрали у меня мандат, и я перестал быть депутатом.

Я не считаю себя заядлым рыбаком. Так, любитель… Давным-давно сосед (я тогда жил рядом с Филевским парком) пригласил на зимнюю рыбалку. Наказал обязательно взять фибровый чемоданчик, «чтобы на нем сидеть и складывать в него улов». Целый день на лютом морозе я, как заведенный, опускал мормышку в лунку. Промерз до костей, отморозил нос, уши и все остальное. Когда вернулся в тепло и мои домочадцы столпились у распахнутого чемоданчика, то от смеха чуть не надорвали животы. Из него выпал один-единственный скрюченный ершик величиной с мизинец.

Зато рыбацкая удача улыбнулась мне лет пятнадцать назад во время съемок фильма «Гангстеры в океане». Мы оказались на палубе сухогруза, который стоял напротив знаменитой президентской дачи в Форосе. Во время перерыва съемочная группа развлекалась ловлей ставридки на самодур. Это такая удочка с десятью пустыми крючками. Они блестят в воде и рыбка на них набрасывается. Ребята опускают в море и вытягивают одну-две рыбешки. Я стою рядом и достаю по восемь-десять. Что только коллеги не делали: менялись местами, удочками – ничего не помогает! Плюнули и ушли. Вразвалочку подошли матросы, посмотрели на меня свысока. Забросили снасти и тоже достают… одну-две ставридки. У меня опять полная обойма. Смех да и только. Моряки поматерились и бросили снасти. А я целое ведро свежей рыбки отнес в камбуз.

Первый опыт общения с рыбой у меня состоялся в студенческие годы. Я отдыхал в Махачкале и познакомился с местными браконьерами. Они уговорили сходить на рыбалку. И вот однажды ночью полезли в море с бреднем. Внезапно, как в фильмах ужасов, вода забурлила, вспенилась, по сети пошла дрожь, а у меня мурашки по коже. С трудом вытащили на берег гигантского осетра. Во-о-от такого! Ну, метра два с половиной! Рыбаки любят прихвастнуть, но это чистая правда. Осетр размахивал хвостом, словно бритвой. Изрезал весь бредень, мне даже по голове шлепнул. И все равно его было безумно жалко. Такой красавец! Хотелось выпустить обратно, но разве это объяснишь браконьерам. Кусочек бедной рыбки мне тоже достался. Ел и вздыхал.

Закончились съемки картины «Прощание с Матерой». Картина хорошая, но успеха зрительского она не имела. После премьеры по инициативе режиссера Элема Климова, царство ему небесное, состоялся грандиозный банкет в «Славянском базаре». Тосты, тосты… Пришла очередь и Леши Петренко, который там играл… Все ему: «Леша, скажи и ты что-нибудь». А Леша, вы ведь знаете, это такой шкаф, мнется: «Не, не, я не люблю говорить…» А ему: «Ну скажи, скажи…» Тогда он встает и говорит: «Что сказать, Элем… Ты мне не нравишься, картина твоя мне не нравится… Не, я выпью, конечно, картина-то кровавая, все погибают, есть кого помянуть… Но никогда больше я у тебя сниматься не буду». Климов: «А я тебя никогда и не приглашу». Петренко: «Ну, я же первый сказал…»