Однажды я увидел инспектора ГАИ, который что-то строго выговаривал провинившемуся водителю. Я замедлил ход, подъехал поближе, слегка притормозил и в открытое окошко бросил известную строчку из раннего Окуджавы: «За что вы Ваньку-то Морозова?» На ближайшем светофоре тот парень остановился рядом с моей машиной и обратился ко мне: «Товарищ Дуров, большое спасибо, а откуда вы знаете, что я Иван Морозов?» Оказывается, инспектор, увидев, что я вступился за нарушителя, тут же его отпустил.

Раньше гаишники меня узнавали, чем может и баловали. В те времена, когда еще увозили машины на парковку, я всегда оставлял записочку: «Уважаемая ГАИ, ушел на час, оставить в другом месте не мог – опаздываю. Не увозите машину. С глубоким уважением Дуров». Прихожу – ни одной машины, моя стоит.

И записка: «Мы тебя тоже уважаем, Дуров. Твоя ГАИ». Вот такой роман по переписке.

Когда в городе Переславле-Залесском снимали фильм «Не валяй дурака!», я опаздывал на очередную съемку. Шел проливной дождь, а я мчался на своих «Жигулях» со скоростью сто сорок километров в час. И на таком ходу у меня вдруг взорвался баллон. Автомобиль сто метров крутило по шоссе – я гравий весь снес! Как встречные машины от меня уворачивались, до сих пор понять не могу. С дороги улетел так далеко, что, когда потом машину вытягивали, одного троса по длине не хватило. От шины только лохмотья остались. Но – миновало.

Это было во время съемок фильма «Прощание с Матерой». Я знал, как резко у нас меняется погода, и все время торопил режиссера Элема Климова: «Давай снимем финальную сцену!» (В ней я прыгаю с катера в воду.) А Элем отвечал: «Успеем».

И вот настала глубокая осень, температура воды понизилась до восьми градусов. Тогда-то и начали снимать финал. Навезли дымовых шашек, чтобы сделать туман, скомандовали «Мотор!», я пробежал по палубе катера и прыгнул в воду, не сняв сапог и пиджака. Передо мной прыгал каскадер в гидрокостюме: он вернулся и сказал, что в этой воде плавать нельзя и больше он в нее не полезет. А я поплыл – плыву, катер уходит в туман и вскоре совсем исчезает. Пиджак пузырем вздувается за спиной, сапоги тянут ко дну, мало-помалу начинаю захлебываться. Ничего не слышу, задыхаюсь в дыму, думаю о том, что, пожалуй, придется утонуть, и тут раздаются крики: «Он где-то здесь, не раздавить бы!»

На катере меня скрючил мышечный паралич, а во время растирания я потерял едва ли не всю кожу. На следующее утро я проснулся ободранным, но здоровым.

Вот снимался я в фильме «34-й скорый». Он о мужестве, о поведении людей в экстремальной ситуации, о том, что человек всегда должен оставаться человеком, заботиться о тех, кто его окружает. На съемках этого фильма мы чуть не сгорели. По сценарию я еще с одним актером должен был уткнуться в огненную стену, повернуться и пойти обратно. Но получилось так, что пламя пошло по потолку и загорелся другой тамбур, двери заклинило. Я стал бить в стекло матюгальником (мегафоном), но стекла тогда делали крепкими, они никак не бились. Уже волосы на голове загорелись, у моего партнера задымилась фуражка. Казалось, все, конец. Я уперся в раму, ударил обеими ногами и выбил ее целиком. Вывалившись из вагона, мы увидели пожарных, которые стояли рядом и ничего не делали. Я спросил у них, почему они бездействовали, а в ответ услышал: «Мы ждали от вас команды». А вагон тот уже через двадцать минут полностью сгорел, от него остался один остов.

А что – опасность? Так ведь судьба везде настичь может. И на сцене тоже, кстати сказать.

Мы с Леней Каневским играли когда-то в пьесе Саймона «Весельчаки» двух старых эстрадных артистов, которые всю жизнь ссорились. И вот на одном из спектаклей, как раз когда на сцене у героев разыгрывается очередной скандал, мимо наших с Каневским носов, едва их не касаясь, падает деревянный брус – двадцать сантиметров шириной, семь метров длиной!

Я вижу, у Лени ноги отнялись. Он стоит и слова сказать не может. Что делать? Перешагиваю через брус и, обращаясь в зрительный зал, говорю:

– Вот вам всем кажется, будто самое мирное место на земле театр, а актер – самая безопасная профессия. Теперь вы поняли, что это не так?

И непонятно, кто говорит: Лев Дуров или герой пьесы, тоже артист. Многие, кажется, и в самом деле поверили…

А в ложе сидел наш друг Слава Третьяк. После спектакля заходит он в гримерку и говорит:

– Ну класс, ребята! Этот трюк с бревном у вас гениально отработан. Как вы не боитесь? Такая махина рядом с лицами падает!

А когда мы ему объяснили, что на самом деле произошло, он весь белый стал. Это Третьяк! Мужественный человек, который, стоя на коньках, ловил «кирпичи»…

Поскольку я упомянул имя Славы Третьяка, тут уж никак не избежать разговора о спорте.

Чем я только не занимался! Боксом, фехтованием, хоккеем, футболом и даже воздухоплаванием. Да-да, и не в качестве пассажира авиалайнера, – я самостоятельно вел воздушный шар с пассажиром на борту.

Но неизменная моя любовь, конечно же, футбол. Я играл за прекрасную команду Московского художественного академического театра. Так она и называлась – команда «МХАТ». А то, что она действительно была сильной, говорит хотя бы тот факт, что во главе ее стоял капитан Николай Николаевич Озеров. Чемпион страны по теннису, в футбол он играл за первую клубную «Спартака». Его уважали все судьи, потому что он играл тактично, элегантно, был истинным интеллигентом на поле. Когда в игре создавалась сложная ситуация и судья вел себя в ней некорректно, Озеров делал ему серьезные замечания, и тот ничего не мог ему возразить.

Мы играли за Райсоветы на первенство Рабис – работников искусств. У меня даже сохранился диплом за 2-е место в этом первенстве.

Я играл очень цепко. Когда мы начинали проигрывать, Николай Николаевич – а тогда мы его звали просто Коля – говорил: «Оттянись назад». Это чтобы я ушел в защиту. И тут уж я стоял насмерть, и никогда не допускал, чтобы противник прорвался к воротам. Поэтому и противник меня не жаловал и относился ко мне с нескрываемой неприязнью.

Как-то в раздевалке, когда мы переодевались на игру, я услышал такой короткий диалог:

– Седой играет? (Была у меня и такая кличка.)

– Играет.

– Убью!

Но меня это мало волновало.

В команде «Красный факел» нападающим был Лобов, здоровый, могучий малый. И так получилось, что в игре с этой командой я однажды провалился. Смотрю, этот Лобов выходит один на один с нашим вратарем. Голевая ситуация! По моей вине! И тогда я разворачиваюсь и – за Лобовым. Но вижу, я его уже не догоняю, и думаю: лучше пенальти, чем чистый гол. А пенальти, может быть, еще и не забьют. Бросаюсь, в прыжке хватаю Лобова за бедра и оказываюсь на газоне. И тут вижу, что-то у меня зажато в руке. Лобовские трусы! Поднимаю голову, а впереди мелькает что-то розовое. А на трибунах стоит дикий хохот и раздается свисток.

Лобов играл без бандажа и без плавок, и вдобавок у него была укороченная маечка. И вот в таком виде он продолжал бежать к нашим воротам. Что делалось на трибунах, нельзя и вообразить!

Команда «Красный факел» растерялась и, вместо того, чтобы прикрыть товарища и надеть на него трусы, стала вводить его в трусы, как лошадь в оглобли. Потом все же привели его в божеский вид, но с этого момента Лобов как игрок пропал. Как только он выходил на поле, все кричали:

– Лобов! Трусы держи!

Потом он куда-то исчез. А меня за хулиганские действия на поле дисквалифицировали. Но Озеров сумел доказать, что в моих действиях не было ничего хулиганского – произошел несчастный случай. И меня вернули на поле.