Я сказал:

– Александр Леонидович, ведь это замечательный парень. Уволите вы его из театра, он же погибнет. Он отличный актер, безотказный. Когда нужно, он с одной репетиции вводится в спектакль. Сколько раз он и меня выручал.

– Нет, нет, нет! Я непреклонен!

В общем, наш диалог продолжался довольно долго. Я его уговаривал, уговаривал и наконец почувствовал, что вроде бы склонил к тому, чтобы Лемура не увольняли. Дунаев во время разговора ходил по кабинету. Вдруг он подошел к окну и, стоя ко мне спиной, сказал:

– Ну, Лев Константинович, вы попались! И я вместе с вами. Идите сюда.

Я подошел к окну и вижу: прямо против окна Дунаева стоит Лемур в позе известной тогда скульптуры «Пионер-горнист». Он стоял, запрокинув голову, только вместо горна он прижимал к губам горлышко бутылки с вином и опустошал ее с каким-то сладострастием.

– Александр Леонидович, извините, – сказал я и вышел из кабинета.

Вот так закончилась сценическая карьера артиста Саши Юдина по прозвищу Лемур…

Режиссеры Смирнов и Яшин снимали в Тирасполе картину «Пядь земли», в которой мне была предложена роль. Я приехал на съемки в тот момент, когда город находился в сложной ситуации: чрезвычайное положение, комендантский час и прочее. Там в это время разразился жуткий скандал. Первый секретарь горкома влюбился в жену второго секретаря и отправил его куда-то в командировку. А сам поехал с его женой за город развеяться. За рулем, конечно, был он сам. Они гуляли-гуляли по красивой пересеченной местности, пока не стемнело. Стояла тишина, и все располагало к интимной обстановке. И вдруг раздался жуткий металлический лязг, скрежет и пошли танки. Оказалось, что влюбленные забрели на танкодром, а у танкистов начались ночные учения, и боевые машины пошли с погашенными огнями. Кстати, на этом самом танкодроме мы снимали некоторые эпизоды картины.

Первый секретарь подхватил свою даму, они выбрались на шоссе, но машину свою не обнаружили. В город пришлось возвращаться на попутке.

Первый секретарь горкома был в то время царь и бог в своей епархии – его каждая собака знала. И слух о том, что он поехал с женой второго секретаря за город, сидя сам за рулем, а вернулись они на попутке, облетел город за мгновение.

Но в танковой бригаде, конечно, ничего об этом не знали, и учения шли своим порядком. Первый же танк наехал на горкомовскую «Волгу». Раздался дикий скрежет, и танкист, чтобы не навлечь на свою голову беды, проскочил дальше. А может быть, он просто не расслышал этот скрежет за грохотом мотора. И за этим танком прошлась по этой «Волге» вся танковая колонна. И только утром обнаружилась большая лепешка искореженного металла, на которой красовался именной знак – номер – горкомовского автомобиля.

Начался чудовищный скандал. И тут вернулся второй секретарь горкома, которому обо всем доложили. Он ворвался в кабинет первого, выхватил револьвер, а секретари тогда были вооружены, чтобы обороняться от любимого народа, и пытался застрелить своего соперника. Но то ли не попал, то ли вышла осечка, убийства не произошло.

И вся эта история дошла до Москвы. Приехала огромная комиссия разбирать этот чудовищный инцидент. Как писал наш великий поэт Некрасов: «Суд приехал, допросы, тошнехонько…»

Вот в это самое время мы и оказались в Тирасполе.

А в нашей съемочной группе был артист Витя Сускин – высокий красавец и очень-очень добрый человек. К тому же застенчивый, как девочка. Он никогда не участвовал ни в каких спорах, дискуссиях, интригах. Сам говорил мало, но любил слушать с замечательной, доброй улыбкой на лице. И вот как-то у него выдались свободные дни, когда он не участвовал в съемках. И Витя пошел гулять по городу.

А в этом городе через каждые десять шагов стояли бочки с сухим вином и палатки, в которых тоже продавали разных сортов сухие вина. Витя шел, улыбался прохожим, останавливался у каждой бочки, у каждой палатки, дегустировал вина и вернулся в гостиницу в умиротворенном состоянии.

А тут тоже появились эти неугасимые американские сигареты «Астер». Витя пришел в номер, закурил эту «Астру», лег на кровать и уснул.

Проснулся он от того, что стал задыхаться – номер был наполнен дымом. Гостиница была новая и, по всей видимости, рамы и двери были сделаны из сырого дерева, они очень плотно закрывались и дым в коридор не проникал. Когда Витя очнулся, то первым делом выпустил через фрамугу весь дым, залив предварительно диван водой. Но оказалось, что в середине дивана образовалась огромная дыра – огонь прожег диван насквозь.

В этот день я тоже был свободен и сидел в своем номере. И вот раздается телефонный звонок.

– Левочка, – спрашивает Витя, – у тебя есть сумка? Чем больше, тем лучше.

– Есть, – говорю, – но она с вещами.

– Освободи ее и зайди с ней в мой номер.

Я освободил сумку и пошел к нему. И тут вижу, идет еще один актер, и тоже с большой пустой сумкой. Я спросил:

– Ты не к Вите Сускину?

– Да. А ты не знаешь, в чем дело?

– Нет, но он просил меня прийти с большой сумкой.

Ладно. Дошли до номера, постучались, и Витя открыл дверь. Мы увидели на полу аккуратно сложенные кусочки дивана, аккуратно сложенные пружинки, а Витя допиливал последние части этого дивана.

– Я уже кое-что отнес, – сказал он, – а теперь мы сложим остатки в ваши сумки, и отнесите их, пожалуйста, на стройку – это через квартал. И выбросьте там все это через забор.

Мы сложили все, что могло поместиться в сумки, дошли до этой стройки, перекинули мусор через забор, вернулись и увидели, что Витя уже подмел, опилки собрал в кулечек, свернул остатки пружинок, положил в наши сумки и тщательно протер пол мокрой тряпкой.

– Ну вот и все, – удовлетворенно сказал он. – Дело сделано…

И в самом деле, никакого шума и скандала по этому поводу не было – на отсутствие дивана просто не обратили внимания.

Через какое-то время я встретил Витю на улице Горького. Мы обнялись, разговорились.

– А знаешь, Левочка, – сказал он, – я ведь из профессии ушел – я теперь не актер.

И я подумал, что это каким-то непостижимым образом связано с той историей, и сказал ему об этом. Как ни странно, я оказался прав.

– Вот ты помнишь, – сказал он, – как вы помогли мне тогда в Тирасполе. Так вот в тот день, когда мы уезжали из города, ко мне зашла администраторша. «Товарищ Сускин, – сказала она, – а вот тут…» – и показала пальцем на то место, где раньше стоял диван. Я не выдержал, перебил ее и крикнул: «А что я его – съел?!» Она растерялась, пожала плечами и ушла. Вот и оказалось, Левочка, что артист-то я никудышный. Я даже не умею слушать. Я ведь даже недослушал ее, а уже закричал. Вот тогда я и понял: ни на сцене, ни на экране мне не место… Сейчас я работаю по другой профессии, а по какой – не скажу. Может быть, ты обо мне еще услышишь.

И, расставаясь со мной, он так же, как и раньше, добро и широко улыбался. А я понимал, конечно, что шрам-то в душе его остался, потому что кино такое же заразное дело, как и цирк. Но об этом я уже много раз и писал и говорил. Очень трудно покидать и то и другое. Очень…

Если пилот не может не летать, то актер не может не играть. Если его не будет окружать атмосфера игры, он просто задохнется в творческом вакууме. И он, порой даже бессознательно, ищет и находит для себя игровую ситуацию.

Как-то уже очень давно пришел я на общественный просмотр новой программы московского цирка. Отработали свой номер туркменские наездники, и клоун по старому обычаю стал приглашать из зала публику, заводя ее словами: «Ну, кто хочет стать артистом?!» Публика, естественно, молчит: какой дурак при всех срамиться пойдет?! И тут из зала буквально вытаскивают какого-то странного человека в застиранной ковбойке, в сапогах – просто жуть. Человек этот выходит и начинает осматриваться по сторонам. На его лице был написан такой непередаваемый ужас, что все вокруг захохотали. Потом ему подвели лошадь, перебросили через седло, он, естественно, не удержался, упал прямо на опилки и… начал складывать их в руку и жевать. С залом случилась настоящая истерика. В директорской ложе сидел Михаил Жаров. Он оказался необычайно смешливым человеком. Вскакивал, показывал пальцем на манеж и заливался на весь цирк своим хохотом. А потом вдруг на секунду воцарилась тишина, и тут все услышали трагический шепот Жарова: «Ой, я описался!» Выходя из цирка, все держались за животы, так что милиционеры подозрительно оглядывались: уж не отравились ли эти люди чем-то? А мы и не подозревали, что стали свидетелями едва ли не первого выхода на манеж Юрия Никулина.