Танцы опять начинались, и мы исчезали за кулисами.

Наши старания оценили: за этот костюм мы получили денежный приз.

Мой друг Петя Карякин в Великую Отечественную войну воевал лейтенантом, командиром взвода, был ранен в ногу и вернулся домой инвалидом.

В тридцатые годы в Каргополе заметно оживилась торговля — и государственная, и кооперативная. Одним из признаков такого оживления было открытие на улице Театральной, напротив постоялого двора, новой общепитовской «точки». Идея сама по себе неплохая, во всех приличных городах есть и чайные, и закусочные, и столовые, и, разумеется, рестораны. Разве плохо пойти вечерком посидеть там с семьей или с приятелями, плотно поесть, поднять бокал хорошего вина? Везде так делают, чем Каргополь хуже других?

Ресторан был открыт. В день его ввода в число действующих общепитовских заведений был устроен банкет. Разумеется, произносились тосты, похвалы в адрес инициативных кооператоров.

Ресторан получил название: «Прогресс». Слово это не для всех было понятным, однако вызывало к себе уважение и настраивало жителей города на торжественный лад. Понимающие люди объясняли непонимающим: «Прогресс» — значит движение вперёд к совершенству. И поскольку в ресторане обслуживают культурно, а главное — быстро, название вполне соответствует содержанию».

Над входом повесили вывеску: «Прогресс». Ресторан Каргопольского горпо.

Жители города, преимущественно мужчины, естественно, стали посещать ресторан. Кто-то проводил время там мирно и весело, особенно не злоупотребляя спиртным, а кое-кто не знал меры своим потребностям и возможностям и, что греха таить, неумеренно приняв горячительного, возвращался домой, к любимой супруге, как говорится, «на бровях».

Стали трещать семейные бюджеты, нарушилось привычное, спокойное течение жизни.

Каргополы — народ весёлый, любят пошутить, «подначить». Нашлись остряки, которые сложили по этому поводу двустишие:

Ресторан прогрыз

Кошельки у добрых граждан…

Острота быстро распространилась по всему городу. Кооператоры призадумались:

— А почему, собственно, «Прогресс»? Никакого тут прогресса быть не может. Прогресс — движение вперёд, а какое здесь движение, если по городу ходят злые частушки?

Вскоре после открытия ресторана вывеску над входом в него стыдливо заклеили белой бумагой, а потом она и вовсе исчезла.

А потом ресторан превратили в обыкновенную столовую. Готовили в ней хорошо, вкусно и, таким образом, дело поправили. Правду говорят: на ошибках люди учатся.

Наше поколение, родившееся и выросшее уже при Советской власти, помнит, как у него на глазах и с его участием происходили глубокие качественные изменения в жизни людей. Новое постепенно вытесняло из их сознания предрассудки и суеверия, обывательский индивидуализм, страх перед будущим, присущие прежнему, дореволюционному укладу жизни. Бедность, неграмотность, забитость, неверие в справедливость, порожденные старым строем, уходили в прошлое. Люди с надеждой и радостью начинали верить в свои силы, в свой разум и становились активными поборниками нового общества.

Страна заботилась о поголовной грамотности всего населения. Образование перестало быть привилегией избранных слоёв общества. Осуществлялся всеобуч, все дети с восьми лет начинали ходить в школу. Но и взрослые тоже брались за букварь в кружках ликбеза, ведь тогда добрая половина населения была совсем неграмотной, и не по своей вине. Просто раньше не было возможности учиться. В селе, в промышленных рабочих районах, единственным «университетом» для простого народа было четырехклассное церковноприходское училище.

Но школ и в тридцатые годы не хватало, их нужно было строить. Мало было опытных педагогов — их стали готовить. Помню, как мои старшие товарищи, которым исполнилось по шестнадцать-семнадцать лет, пошли на годичные курсы учителей начальных школ, и окончив их, ехали на работу в деревню.

Городские школьники стали книгоношами. Каждый день после уроков они брали связки книг и отправлялись по домам — распространять их среди жителей.

На селе стали открываться медицинские пункты, больницы, врачи занимались санитарным просвещением. В городе надстраивалось здание больницы, прибывали медицинские специалисты всех квалификаций. Улучшилась оздоровительная работа в районе.

В те годы часто можно было видеть общественника-активиста, комсомольца, члена молодёжной коммуны. Даже и одет он был по-новому, непривычно: модными тогда были гимнастёрки «юнг-штурмовки», ремешки с портупеей через плечо, ботинки с шерстяными гетрами и на груди КИМовский значок. Комсомолец — воинствующий атеист, непременный участник антирелигиозных диспутов и факельных шествий в канун церковных праздников. Он — создатель комсомольских ячеек в деревне, первый радиолюбитель, собиравший возле самодельного детекторного приемника людей, желавших послушать передачи из Москвы. Он — сельский избач, пионерский вожатый, участник коммунистических субботников, организатор хлебных обозов, активный спортсмен, участник клубной самодеятельности. Комсомольца всегда и всюду можно было видеть активно действующим, непримиримым борцом со старыми пережитками и предрассудками.

Новая районная интеллигенция была представлена и молодыми энтузиастами — врачами, выходцами из народа, получившими образование в вузах. Вспоминаются два из них.

В 1920 году окончил с отличием медицинский факультет в Одессе Фёдор Елпидифорович Голиков. Ему предлагали остаться в хирургической клинике, но он вернулся на родину в Каргополь. Здесь в то время было только три доктора на весь район. Голиков стал работать участковым врачом, затем заведовал районной больницей, был главным санитарным врачом и заведующим райздравотделом.

Голиков был популярен среди населения. Невысокий, плотный, с гладко обритой головой, с внимательными спокойными глазами, в которых светились ум и доброжелательность, он был отзывчив, предупредителен. Походка у него нетороплива, жесты сдержанные. Говорил медленно, с расстановкой, обдумывая свои выводы и стараясь не огорчить, а наоборот, ободрить пациента.

Другой доктор, Александр Илларионович Гоголев, был сыном земского фельдшера. Его отец однажды выехал в дальнее село лечить крестьян во время вспышки эпидемии и умер там в деревенской избе, наспех превращенной в больничку.

И вот его сын Александр тоже стал врачом, а позднее и сын Александра Илларионовича Вячеслав также окончил Архангельский медицинский институт.

Гоголев по внешности и манерам отличался от коллеги Голикова. Высокий, худощавый, с коротко подстриженными и прибранными на косой пробор русыми волосами, он был энергичен, подвижен, ходил быстро. Иногда в его движениях чувствовалась порывистость и некоторая резковатость, вероятно, от того, что Александр Илларионович был загружен работой и всегда всё делал быстро. От пациентов не было отбоя, все старались попасть на приём к Гоголеву, а вечером или ночью жители города частенько стучались к нему в дверь на втором этаже бревенчатого дома: «Александр Илларионович, помогите!» И хотя на пункте «Скорой помощи» дежурили другие медики, горожане предпочитали обращаться к нему. Он одевался и говорил жене Марии Ивановне: «Зовут, Маша. Надо идти к человеку».

Это был его жизненный принцип, выраженный всего в двух простых, но таких значимых словах: «Иду к человеку!»

…К нему на прием пришел мальчик лет девяти-десяти. Доктор сидел за столом в кабинете в белом халате, строгий и очень серьезный на вид.

— Ну, что болит? — спросил он. — Сними-ка рубашку.

Доктор быстро вышел из-за стола, взял трубочку-стетоскоп и принялся выстукивать и выслушивать мальчика. Трубка, видимо, его не удовлетворила, и он, склонясь, приник своим теплым и мягким ухом к спине, к груди маленького пациента. Потом велел одеться и сел за стол.

— Ничего страшного нет. Все печонки-селезёнки у тебя здоровые, — сказал он. — Я бы с тобой поменялся… Просто малокровие. Побольше ешь, гуляй на свежем воздухе.