Тюрьма со «стоячим тыном» из заостренных бревен осталась в Каргополе в наследие от царского режима и стояла еще долго. После Великой Отечественной войны это сооружение за ненадобностью было снесено и частокол разобран на дрова.

Жилой посад лежал к западу от крепости. Его улицы шли перпендикулярно к реке и назывались: Пономариха, Полтораниха, Каменная, Ивановская, Шелковня; Большая, Потаниха, Пятница, Никольская, Базаева др. Были и переулки: Зорин, Крестовый, Колобов, Горин, Ошеринский, Фалеевский, Предтеченский.

В 1765 году в Каргополе случился большой пожар. После него начался следующий, пятый, градостроительный период (конец XVIII века). Тогда город заново отстраивался после пожара, в нём некоторые улицы спрямили, построили на Новой торговой площади, ближе к реке, каменный гостиный двор. На западной стороне площади воздвигли Соборную колокольню. Появились каменные здания ратуши (городской управы), почты. Торговую площадь окружали дома богачей «по разрядам», сначала шли постройки «людей 1-й статьи», за ними «людей 2-й статьи» и т. д.

В царствование Екатерины II городу присваивается герб с изображением барана на костре.

В шестой градостроительный период в середине XIX века была попытка новой перепланировки города. Имелось несколько проектов, из которых частично осуществился проект, утвержденный в 1861 году Александром II. Перестроен был только центр Каргополя, и за городскую черту вынесено кладбище.

О значении Каргополя как административного и торгового центра на Севере свидетельствовали границы территории, экономически ему подчиненной. Так, в исторических документах XVI века говорилось, что в зоне влияния Каргополя среди других населенных пунктов — селения на Южном берегу Белого моря — Пурнема, Золотица, Кушерецкое, Нименга (Турчасовский стан) и расположенные по реке Емце Сельцо и Шелекса. В состав Турчасовского стана входил Кий-остров на Белом море.

В Каргопольском уезде развито земледелие. Еще в дореволюционное время в одном из краеведческих сборников сообщалось: «В уездах Пудожском и Каргопольском, где земледелие производится с наибольшим успехом, крестьяне довольствуются своим собственным хлебом. Из Каргопольского уезда отправляется зимой до десяти тысяч четвертей[3] муки в Вытегру, Петрозаводск и Повенец для продажи. Каргопольский ячмень при хорошем унавоживании земли давал урожай сам 8, горох — сам 5».

Ростом он не то чтобы велик, но и не мал. Светлоглаз, несуетлив, сдержан в жестах. Когда молчалив, а когда разговорчив и весел. В незнакомой обстановке осторожен, всё больше присматривается да прислушивается. Только уж потом, освоясь, оживляется, и если уж скажет слово — берись за карандаш и записывай, такой своеобразный и бойкий у него говорок.

В тридцатые годы слышал я на базаре таких мужичков.

— Почем жито-то у тя?

— А по два рубли малёнка.[4]

— Дороговато. Испотакали вас, купчишек…

— Дак ты выростил бы сам-от, сам и торговал.

— Неурожай у нас, до нового, видать, не дотяну…

— Ну дак купи!

— Купил бы, да зерно-то у тя мелковато, да и серовато. Не на овине ли подопрело? Доброй ячневки с него не намелешь.

— Сам ты сероват… Ежели жернов у тя хорош, дак и намелешь, а коли жернов худой, дак и крупно зерно испортишь.

— Воно, у Васьки Колотовского жито покрупняя твоего, а просит только полтора рубли.

— Ступай к нему. Я што, за полу тя держу?

— Скинул бы в цене-то. Жито-то у тя севогодное, али лонёшное?[5]

— Севогодное. Купи давай. У Васьки-то зерна-то кот наплакал, и малёнки не набёретсе. Тайком от жонки торгует на вино… Чё ты у него купишь?

Сговорились в цене. Покупатель развертывает мешок, который принес с собой. Однако все же сомневается:

— Малёнка-та у тя больно мала…

— Выверена. Не бойсе. Подставляй мешок-от. Да поди, вон, на весы и проверь.

— Прибавь ищо, сделай с верхом.

— Дак с верхом и есть. Разуй глаза-те.

— Ну ладно уж, сыпь.

Ячмень с тихим шелестом сыплется из деревянной малёнки в мешок покупателя. Тот, перед тем как завязать мешок, еще раз пробует зерно на зуб.

— Вроде ничево… Держи деньги-те!

Теперь такой диалог редкость. Язык каргополов осовременился, старинных словечек в нём почти не сохранилось. Однако от старых людей еще можно услышать.

Да и ячменем теперь торгуют на корм курам — стеклянными банками, не малёнками…

Каргопольский мужичок голову держит прямо, не привык кланяться. Он знает себе цену. Лицо у него открытое, лоб высокий, глаза под ним глубоко посажены и смотрят на тебя при первом знакомстве пытливо, чуть усмешливо: дескать, поглядим, что ты за птица…

У себя дома он — хозяин хороший. Изба у него просторная, бревенчатая, воздуха в ней много. Крыша под коньком над фасадом с-под низу расписана красочно и весело. Зимой глянешь — лето вспомнишь, летом глянешь — весной обмахнет. Цветы цветут, красное солнышко сияет на синем или голубом фоне. Роспись яркая, но не аляповатая. Её видывал я на Ошевенском Погосте, да и в других деревнях. И ставеньки красивые, помнится, были на Гужове у Морозовых. Я, бывало, всё любовался ими.

Делает каргопольский мужичок все сам: и телегу ладит, и дровни мастерит, и дуги гнёт, ступы долбит, масло из конопляного семени по осени выжимает. Делается это с помощью нехитрого приспособления — деревянного станка с двумя подвижными деревянными, плашками. Меж них кладётся холщовый мешочек с конопляным семенем (в старину у каждого гумна была полоска конопли посеяна). Затем вкладывают клин и бьют по нему сверху обухом топора. Клин сжимает плашки, плашки жмут на мешочек, масло тонкой струйкой течет из него на противень, подставленный снизу. Вот и весь маслозавод. Станок назывался «жомы», в мешочке оставался жмых. Он шёл в корм домашней живности. Детишки им лакомились. Я и сам пробовал — казалось вкусно.

Рыбу надо половить — каргопольский мужичок плетёт из ивовых виц вершу (морду), поставит ее в речке на быстрину, глядишь — попало на уху и на рыбник.

Сети вяжет деревянной иглой «шуйкой» из катушечных ниток, невод или бродок (бредень) — из суровых, льняных.

Сам и косу отобьёт и заострит жало «вырезкой» — специально заточенным на точиле трехгранным напильником. Ребром сточенного напильника (без насечки) как бы срезает слой металла. А на покосе правит «лопаткой» из дерева с наждачной массой, наваренной с обеих сторон. Только и слышно на лугу: дзень… дзень… Покосив, остановится, вынет из-за голенища лопатку, поставит косу на косьевище, положит левую руку на «пятку» косы и лопаткой по жалу с той и с другой стороны — дзень… дзень… Коса звенит на весь луг. Перехватит левую руку по обушку поближе к носку косы, меньше звенит: ж-жах… ж-жах…

Русые волосы у мужичка кудрявятся, на лбу и над верхней губой — бисеринки пота. Цветистая ситцевая рубаха распояской намокла на плечах от пота, потемнела. Лицо сосредоточенно-серьёзно, глаза зорко глядят на лезвие косы — не порезать бы руку ненароком. Дзень… дзень…

Коса направлена. Сунул лопатку за голенище, смахнул крепкой ладонью кудри со лба, примерился косой к рядку — и пошёл: ж-жах… ж-жах… ж-жах… Трава, где стояла, тут и пала свежей гривкой. Солнце печёт, овода вьются, норовят ужалить. За день намашется косой до изнеможения. Идет к избушке ужинать.

Сколько было поэзии в таком крестьянском труде!

На покос хозяйки давали самую лучшую пищу: шаньги, колобы, ватрушки, калитки. Еще с зимы подкапливали сущик — сушёную речную и озерную рыбу. Любили из нее уху на покосе. Сушёная рыба не портится, храни её сколько хочешь.

Бывало, каргопольский мужичок сам и бороны делал деревянные. Для них выбирал в лесу молодые ёлки, на каких побольше крепких и длинных сучьев. Вырубит ёлки и прямо в лесу сделает заготовки. Расколет каждое деревце вдоль, оставив с поларшина зубья. Привезя заготовки домой, свяжет их вместе, скрепит с перекладинами ивовой скруткой. Получается борона. Ими пользовались в единоличном хозяйстве, а потом появились металлические бороны «зигзаг».