Не в первый раз я ощутила острое желание, чтобы кто-нибудь нашел подходящую девушку для Дэвида. Она тоже должна любить химию и приходить от нее восторг, как и он. Или просто любить его и восхищаться им настолько, чтобы смириться с тем, что химия была его первой любовью, его источником жизненной силы. Ей надо было привыкнуть к мысли о том, что в его сердце она будет занимать второе место, пусть даже и частично второе.

Зато ей не придется беспокоиться о соперничестве с другой женщиной; если только с метиловыми группами и сексуальными штуками о четвертой позиции!

Шура поднялся с дивана. «Пойду проверю Джорджа. Я сейчас вернусь», — сказал он.

— Думаю, что попробую сесть за стол. Посмотрим, смогу ли я писать, может быть, начну свой отчет по 5-ТОМ, — сказал Тео. — Подозреваю, что, если буду лежать на полу и ничего не делать, то буду обращать слишком много внимания на неприятные ощущения в теле.

Я смотрела, как он поднимается с пола, и пожелала ему удачи. Он был красивым молодым мужчиной с темной бородой и густыми волосами. Хотя светло-голубые глаза он унаследовал от отца, лицом он пошел в мать. Тео в шутку называл меня своей «злой мачехой», и мы с ним стали очень хорошими друзьями.

Когда Шура спустился вниз, Эмма делилась своими впечатлениями от посещения выставки в Оклендском музее искусств. Шура подошел к Бену и пробормотал ему на ухо: «Пойдем со мной в спальню на минутку. Взглянешь на Джорджа. Мне нужно твое профессиональное заключение». Я увидела, как Шура надевает свои сандалии, которые несколько часов назад он сбросил.

Бен нацепил очки.

Как-то давно Шура сказал мне немного в шутку, что всегда можно понять, когда во время эксперимента случаются проблемы. В этом случае он надевает свои сандалии, а Бен — очки. «Этому есть свое логическое объяснение, — сказал Шура. — Так мы реагируем на проблему. Это первый инстинктивный шаг, позволяющий настроиться, собраться и приготовиться иметь дело с вышедшей из-под контроля ситуацией».

Я пошла в столовую. Там сидел Тео и что-то писал в своем блокноте. Я села за стол напротив него и сказала: «Твой отец пригласил Бена посмотреть на Джорджа. Должно быть, что-то происходит».

Тео поднял глаза и спросил: «Что ты думаешь об этом? Рут сошла вниз?»

— Нет. Думаю, я на цыпочках поднимусь туда и все разузнаю. Между прочим, как ты себя чувствуешь? По-прежнему не очень хорошо?

— Мне стало лучше, — признал Тео. — Я сделал кое-какие записи, но это похоже на работу, а не на вдохновение. Наверное, меня не проймет.

— Меня тоже, — сказала я. — Я пытаюсь избавиться от дискомфорта, стряхнуть его, но не могу, а больше мне не на чем особо концентрироваться. Ни идей, ни космических откровений, ничего. На самом деле, если я бы ни была так встревожена, то просто бы умерла от скуки!

Мы рассмеялись.

— Могу я посмотреть, что ты написал? Ты не против?

— Вперед. — Тео развернул блокнот и толкнул его мне. Запись начиналась с пометки [1:25], означавшей, что с момента приема препарата прошел час двадцать пять минут.

«Пожалуй, +2. Какой-то зрительный эффект, особенно похожий на светотень. Цвета набегают друг на друга. Проблем с письмом нет. Легкие желудочные колики, усталость в мышцах. Что-то беспокоит по краям поля зрения. Явное изменение восприятия времени, но оно не слишком беспокоит. Очень активное периферийное зрение. Кажется ядовитым для тела, но не для разума. Чувство «выхода нет». Движение и глубина как-то испортились. Хочется сделать что-нибудь, но что?

Тяжело собраться с мыслями. Это означает токсичность, или просто наркотик так действует? Не продуктивно».

Я кивнула Тео и поблагодарила его, толкнув блокнот по столу ему обратно. Проходя мимо гостиной, я услышала, как Эмма и Ли все еще продолжают оживленно говорить о музее. Я пошла по покрытой ковром лестнице на второй этаж. Шура с Беном поддерживали Джорджа под руки с обеих сторон и заставляли его идти. Рут стояла рядом с кроватью, на ее лице застыла тревога. Шура посмотрел на меня и намеренно спокойным тоном сказал: «Несколько странных неврологических признаков. Как и я, Бен думает, что тепло от одеяла с электрообогревом, возможно, усилило воздействие — между прочим, он поставил подогрев на максимум. И теперь мы пытаемся убедить его сойти вниз, где мы сможем наблюдать за ним».

У Джорджа было спокойное, приятное лицо, но он молчал. Я попыталась поймать его взгляд, наладить контакт, и мне стало ясно, что он меня не видит.

— У него проблемы с координацией зрения, — сказал Шура.

— Он, конечно, в сознании, — отметил Бен, — но реакции на внешние раздражители нет, и он не взаимодействует с внешним миром.

— Похоже, не черный ящик», — подытожил Шура. — И моторная координация нарушена.

— Мы здесь, Джордж, — сказал Бен, словно обращался к малому ребенку. — А теперь медленно пойдем по лестнице. Мы тебя держим, так что ты не упадешь.

Ему вторил Шура, державший Джорджа с другой стороны: «Пошли, Джордж. Это же всего лишь несколько ступенек. Ты в абсолютной безопасности».

Джордж остановился в нескольких дюймах от лестницы. Он по-прежнему не издал ни звука, но его тело говорило само за себя — он не мог идти дальше.

— Милый, с тобой все будет в порядке, — запричитала Рут. — Мы просто хотим отвести тебя в гостиную, слышишь? Я рядом с тобой. Ты не упадешь, дорогой! Просто сделай один шаг.

Безрезультатно. Еще после нескольких неудачных попыток уговорить Джорджа сойти вниз по лестнице Шура предположил, что Джорджа, может быть, будет легче убедить, если его место займет Рут, потому что физический контакт с женой мог до него дойти.

Рут какое-то время пыталась достучаться до мужа, но он не шевелился.

Когда Рут была вынуждена отлучиться в ванную комнату, я вызвалась подменить ее. Я держала Джорджа под мышку, мягко и беспрерывно убеждая его: «Пошли, Джордж, подними ногу, а потом опусти ее. Мы тебя держим. Пошли, дорогой, двигай ногами!»

Пока мы с Беном меняли положение, чтобы поддерживать Джорджа за спину, его левая рука скользнула по моей груди, и его пальцы бессознательно сжали ее, словно ручка новорожденного младенца, цепляющаяся за материнскую грудь во время кормления.

Я заметила Шуре, что какая-то часть сознания Джорджа поняла, что он трогал женскую грудь, но в любом случае я не думала, что его можно было убедить спуститься вниз, по крайней мере, не сейчас.

Шура с Беном решили отвести Джорджа в его кабинет, где он мог посидеть на маленьком диване и побыть в покое, пока не придет в себя.

Никто из нас не сказал вслух о том, о чем все мы думали: что Джордж может не поправиться, что существовала крошечная, очень пугающая возможность того, что он останется в бессознательном состоянии, с беззащитным и открытым лицом, с невидящими глазами и не способным говорить.

Когда мужчины повели Джорджа в новом направлении, он вроде бы охотно пошел, хотя его шаги были по-прежнему неуклюжими. Я нисколько не сомневалась в том, что, если его не поддерживать, он мешком упадет на пол.

Мы по очереди дежурили около Джорджа в кабинете. Время от времени едва слышимый звук вырывался у него из горла. В этом была какая-то настойчивость и беспомощность, но я не увидела в этом признаков страха или беспокойства. У меня было такое ощущение, что он пытается говорить со мной, и на мгновение я задумалась над тем, сколько времени может уйти у нас, чтобы начать понимать его язык, если в этом возникнет необходимость.

Медленно и нежно я разговаривала с Джорджем. Я говорила с ним о фотографиях, которые он прикрепил к стене над своим рабочим столом, о его друзьях, сидевших внизу, о том, что мы его любим и что все будет хорошо. Я говорила ему все, что приходило мне на ум. После того, как меня сменил Шура, я спустилась вниз и нашла Рут на кухне. Она была занята приготовлением обеда. Она казалась очень спокойной, и, когда я вслух отметила это потрясающее отсутствие паники или гнева — оба эти чувства были бы понятны в сложившейся ситуации — она сказала: