Он уставился на меня во все глаза. Не уверена, что он действительно слышал то, что я ему говорила. В конце концов, он улыбнулся и сказал, что я была первой, с кем он поделился этой личной «сумасшедшей штукой», и что он не может поверить — ведь это совсем из ряда вон — что я на самом деле знала, о чем он рассказывал. Эван сказал мне, что постоянно задавался вопросом, а не является ли Спираль признаком каких-либо психических нарушений. Для него было сущим облегчением узнать, что кто-то еще испытывает то же самое. Мы оба почувствовали — нет необходимости добавлять, что в подобной ситуации также обнадеживает тот факт, что человек, разделяющий твою странность, кажется относительно нормальным.

Я улыбнулась Эвану в ответ и сказала, что отлично понимаю его чувства. Мы ушли из кухни и присоединились к остальным гостям. Я никогда не встречалась с Званом после той вечеринки, да и не то чтобы ожидала или хотела этого. Было достаточно услышать, как другой человек повторяет то, что тебе хорошо известно. И какое это захватывающее ощущение — знать, что мое путешествие, или процесс, уводило меня дальше и продолжалось дольше, чем у Звана. В конце концов, несмотря на то, что я с огромной охотой мечтала избавиться от эксклюзивных прав на Спираль, я не возражала против некоторой толики превосходства.

Второй случай повторился почти один в один с первым с той лишь разницей, что молодой человек (его имя я позабыла чуть ли не сразу же) описал мне «странное видение», в которое он погружается с самого раннего детства, в чьей-то гостиной, а не на кухне, в эпицентре другой, не менее шумной вечеринки. Его видения тоже заканчивались раньше, чем мои, и он пришел в такое же изумление и испытал такое же облегчение, как и Эван, узнав, что на свете есть человек, которому не понаслышке знакомо его «странное видение».

Оба молодых человека показались мне довольно обыкновенными, хотя достаточно приятными и сообразительными. Я больше никогда не виделась и со вторым из них.

Помню, как на короткий миг ощутила желание дать в Chronicle или Examiner объявление, начав примерно так: «Ищу людей, кому довелось пережить…» Разумеется, на этом мое воображаемое объявление и застопорилось.

В последний раз она, моя любимая Спираль, явилась, когда мне было двадцать пять. Тогда, конечно, я еще не знала, что этого со мной больше не случится. Может, это было совпадением, а может, и нет, что не прошло и трех недель после последнего «сеанса», как я впервые встретилась с психоделиком — с Божественным кактусом, с пейотом.

В конце пятидесятых я работала в Медицинском центре Калифорнийского университета. Центр объединяет большую группу зданий, где проводится как медицинское обучение, так и медицинская практика, и находится на вершине одного из холмов в Сан-Франциско. Этот холм прозвали горой Парнас. В отличие от места обитания греческого бога Аполлона и муз подавляющее число дней в году сан-францисский Парнас окутан туманом. Я жила всего в двух кварталах от Медицинского центра, и мне редкий раз удавалось поймать проблеск Города, раскинувшегося у подножия холма. Слушая в мае и июне сообщения по радио, в которых говорилось, как в округах Марин и Контра-Коста, расположенных через Залив, люди изнемогают от девяносто градусной жары по Фаренгейту,[44] я с негодованием думала, что полгода на Парнасе непременно отучили бы этих людей жаловаться. (Моя зарплата не позволяла мне иметь машину, а чтобы искать сдающиеся квартиры в районе Залива автомобиль просто необходим. Так что я оставалась на своем месте.)

Я работала машинисткой в отделении патологий, печатала медицинские отчеты. В конце рабочего дня я частенько ужинала в одной из двух огромных больничных столовых. Обычно я устраивалась вблизи больших двойных окон и читала какую-нибудь книжку, которой увлекалась на тот момент. Тогда я много читала, потому что жила одна и, как всегда, книги входили в число моих лучших друзей. Они составляли мне компанию и дарили мне неоценимое богатство, в то время как остальная моя жизнь была неинтересной, тревожной и сероватой. Мне шел тридцатый год. Начав работать в центре, я стала ходить на свидания с ординаторами, работавшими в центре, а потом обнаружила, что сильно привязалась к одному тихому, задумчивому психиатру по имени Пол. Длилось это несколько месяцев. Впервые я проявила интерес к этому человеку однажды вечером, в кафетерии, когда группа врачей, сидевших за дальним концом моего стола, начала возбужденно и аргументированно дискутировать. В числе споривших был привлекательный мужчина с пепельными волосами и приятным смехом. Он отличался заметной чертой характера, которая редко встречается и у обычных людей, а среди врачей — почти никогда: он не возражал, если обнаруживалось, что сообщил какую-то неправильную информацию, или когда он допускал ошибку; казалось, он с одобрением относился к тому, что неверные сведения были исправлены.

Когда он остался за столом один после того, как остальные отправились на дежурство, я набралась храбрости и подошла к нему, чтобы отметить это его качество, ведь он действительно не ломал копья и не обижался, если с ним спорили. Я поделилась с ним своими впечатлениями, тщательно подбирая слова, со всем обаянием, на которое только была способна, и добавила, что, на мой взгляд, это замечательное качество, достойное восхищения. Он рассмеялся и спросил, можно ли присоединиться ко мне и что я думаю насчет того, чтобы еще выпить кофе.

К концу того вечера я узнала, что Пол — умный, интересный человек, что он разводится, что развод проходит тяжело и дошел пока только до середины, а еще то, что Пол мне понравился. К концу следующей недели мы оба знали, что стали друг для друга тем, в чем оба нуждались, — партнером, с которым можно веселиться, заниматься любовью, разговаривать и делиться самым сокровенным.

Спустя несколько месяцев я обнаружила, что беременна. Пол оказался в ужасно противоречивом положении. Пока он был женат, он все время пытался завести ребенка. Но в итоге ему пришлось поверить в то, что он не может иметь детей. Как не вовремя пришлось ему узнать, что он все-таки не бесплоден. В условиях жестокой битвы, в которую превратился развод, было необходимо, чтобы никто не знал о наших с Полом отношениях, а тем более о моей беременности. Было и еще одно печальное обстоятельство: мы с Полом не собирались жить вместе в будущем. Так что вместо того, чтобы стать приятным сюрпризом, неожиданная беременность обернулась крупным досадным затруднением. Мы начали обсуждать аборт.

Природу совершенно не интересуют всякие там «затруднения», но порой она в самом деле находит способ осуществить правосудие, чтобы исправить некоторые дефекты или недостатки. Должно быть, ей не понравилось то, что происходило во мне к тому моменту, когда я была примерно на втором месяце беременности.

Как-то раз, вернувшись домой после работы, я вновь погрузилась в противоречивые мысли, ставшие для меня обычным явлением (я уже родила одного сына — Кристофера, когда мне было двадцать и была замужем; брак оказался коротким и губительным). С этими невеселыми мыслями я отправилась в ванную. Со стонами боли я села на унитаз. Невидящим взором я смотрела на запотевший черно-белый кафель на полу, пока, наконец, не исторгла из себя плод. Я быстро посмотрела вниз, чтобы только увидеть крошечный комочек, плавающий в крови, и извиниться перед неродившейся душой, которая должна была жить в этом комочке: «Прости; все это было не вовремя, мой дорогой Кто бы ты ни был. Может быть, когда-нибудь…»

Сняв испачканную одежду, я отправилась на поиски чистой пластиковой скатерти. Сложила ее вдвое и расстелила на постели. Потом осторожно легла прямо посередине скатерти и откинулась на груду подушек, совершенно измученная. Когда я чувствовала, как время от времени из моего тела выходят мягкие сгустки крови, я думала, что это был послед. Я продолжала дремать, испытывая облегчение оттого, что боль ушла. В ту ночь Пол дежурил в больнице. Я собиралась все убрать к его приходу утром, но могла лишь отдыхать, пока кровь не остановилась и силы не начали возвращаться ко мне.