В середине 1960-х годов пришло время сменить мне работодателя. Я трудился в компании Dole Chemical целых десять лет; за это время как химик я сделал приличный шаг вперед и добавил в свой словарь немало терминов, связанных с исследованиями и техникой лабораторных опытов. Но постепенно становилось все яснее, что мы оба — Dole как работодатель и я как служащий — больше не находимся в полном мире друг с другом.

Никто не мог отрицать моей чрезвычайной производительности. Непрерывный поток новых и потенциально патентуемых соединений синтезировался, и сразу же запускалась их биологическая проверка. Это были промежуточные звенья, являвшиеся важными компонентами конечных веществ, которые я на самом деле хотел создавать и исследовать. Однако конечные продукты, соединения, которые на короткий срок изменяли чувственный мир и, возможно, восприятие этого мира у человека, их принимавшего, были не коммерческими по своей природе. Не то чтобы рынка психоделиков не существовало; просто это был не тот рынок, куда мог бы открыто стремиться какой-нибудь подходящий промышленный гигант, создававший и производивший инсектициды для сельского хозяйства, полимеры для синтетического волокна и гербициды для военной промышленности. В конце концов, шла эпоха нашей вьетнамской авантюры, и на крупную промышленность по всей стране оказывалось огромное давление, чтобы направить всю ее энергию на правительственные заказы. О психоделиках Вашингтон и не помышлял.

Как мне казалось, становилось все яснее, что отношение к моей работе внутри компании сместилось от поддержки до терпимости, которая со временем — как я подозревал — превратилась бы в неодобрение и, в конечном счете, разумеется, вылилась бы в прямой запрет. Поскольку в моих конечных продуктах не видели никакой коммерческой ценности, на мои публикации сначала не было никаких ограничений, и я опубликовал в нескольких первоклассных научных журналах приличное количество статей, описывающих химию и воздействие на человека новых психоделиков (в ту пору я все еще называл их психотомиметическими наркотиками, потому что тогда это был принятый в науке эвфемизм). Но настал день, когда недосказанное стало очевидным, и меня попросили больше не использовать адрес компании в моих публикациях. То, что казалось мне захватывающим и креативным, в глазах администрации компании плохо сказывалось на корпоративном имидже.

Так что я начал указывать в научных публикациях свой домашний адрес. И так как домашний адрес автора под статьей подразумевал, что данное исследование выполнено дома, мне показалось прекрасной идеей — основать собственную лабораторию, о чем я давно мечтал. А раз уж я действительно собирался работать дома, рассуждал я, то больше не стану работать в Dole, у меня будет новый работодатель. Я сам. Это был бы достойный шаг. Я уволился бы из Dole, другими словами, нанялся бы к самому себе, иначе говоря, стал бы консультантом, что означает (как обнаружил я в конечном итоге), что я буду выступать в совершенно новой роли — в роли безработного ученого.

Я ушел из компании Dole в конце 1966 года со всеми обычными прощальными ритуалами, имеющими место, когда на пенсию отправляется заслуженный работник предприятия. Были прощальные ланчи со множеством спиртных напитков, были грамоты с многочисленными подписями и, как легко догадаться, обычная смена всех дверных замков.

У меня уже было полно всяких планов. В первую очередь мне нужно было расширить свой образовательный базис. Поскольку колба для экспериментов и бунзеновская горелка не исчезали у меня из рук, я понимал, что обладаю мастерством создания новых и восхитительных соединений. Но у меня был очень небольшой запас знаний, чтобы оценить биологию их воздействия. Так как все происходило в человеческом теле, прежде всего я решил податься в медицинскую школу и вдоль и поперек изучить сложные передаточные схемы в человеческом мозгу и в нервной системе. Все эти схемы играли жизненно важную роль в процессе воздействия наркотика.

До меня дошло, что, если я надеюсь выжить как консультант, то мне нужно овладеть некоторым словарем, касающимся целого ряда наук вроде биологии, медицины и психологии, так что я направил заявку и получил правительственный грант, помогающий мне оплатить обучение. Элен полностью поддерживала мои начинания; она сказала, что хотела бы, чтобы я следовал тем путем, в который верил. Она работала библиотекарем в Калифорнийском университете в Беркли, любила свою работу и экономическую независимость, которую получала благодаря ей. Мы подсчитали, что с помощью моего гранта и ее зарплаты мы справимся в течение необходимого времени.

Следующие два года я провел в Сан-Франциско, в кампусе Калифорнийского университета, как мог, изучая медицину.

Но был еще один язык, язык политики и власти, который мне предстояло выучить совершенно неожиданным образом. Я закончил свою учебу и вышел из медицинской школы с пониманием обычных функций красных и зеленых проводков в головном мозге, и находился перед выбором — продолжать мне или нет учиться дальше еще два года (за которые я постиг бы ненормальную работу этих проводков), когда в некотором смысле решение было принято за меня.

Я получил предложение стать консультантом в области исследования психоделиков. Оно исходило от джентльмена, о котором я никогда раньше не слышал. Он возглавлял аналитическую лабораторию, где работал всего лишь один человек. Его лаборатория находилась на полуострове Сан-Франциско.

Сначала я ответил, что не имею особого желания работать в чужой лаборатории и делать то, что могли счесть спорным исследованием, потому что в то время, казалось, вся нация разделилась по принципу «за» и «против» использования наркотиков в развлекательных целях. Эта проблема была тесно связана с хиппи, либералами и академическими интеллектуалами, выступавшими против войны в Юго-Восточной Азии. Но когда я, наконец, поговорил с этим человеком, то обнаружил, что он был всего лишь искателем — тем, кого бы сейчас назвали «хед-хан-тер» (человек, переманивающий квалифицированные кадры). Он сообщил мне, что действует в рамках большой правительственной программы, нацеленной на выявление ученых, работающих в самых разных областях, как потенциальных участников исследовательской команды для одного необычного и архиважного проекта.

— В будущем возникнут ситуации, когда астронавты могут подвергаться длительной сенсорной изоляции со всеми возможными психическими последствиями, — осторожно пояснил мне незнакомец. — Сейчас создается определенная исследовательская программа. Ее целью является создание таких химических веществ, которые можно использовать для подготовки астронавтов на случай того, что они могут быть подвергнуты длительным периодам сенсорного голода. Научите их двигаться в измененном состоянии сознания, которое вполне может быть следствием подобной изоляции.

Он подчеркнул, что я буду полностью свободен в выборе инструментария, персонала и оборудования для моей собственной лаборатории. Заинтересован ли я в разработке исследовательского проекта для создания подобных химических веществ, описания их воздействия и, возможно, даже в участии подготовки клинических испытаний?

Любит ли медведь гадить в лесу? Да, да, конечно, да!

Разумеется, этот джентльмен не был человеком, который вел проект «Астронавт в космосе». Главным шефом проекта был капитан Б. Лаудер Пинкертон. В его руках сходились все нити множества различных направлений биологических исследований в главной лаборатории космических программ под названием Аэрокосмическая лаборатория в Сан-Карлосе. Эта лаборатория по контракту была связана с Национальным управлением по аэронавтике и исследованию космического пространства, или НАСА. Последняя организация располагалась поблизости, в городке Саннивейл.

Капитан Пинкертон был многолик: он был капитаном в каких-то войсках, офицером разведки в каком-то уголке правительства, возможно, в Агентстве национальной безопасности; и в то же время он был миллионером благодаря генам, которые он разделил с изобретателем известного своей эффективностью домашнего прибора. Мы встретились с ним, побеседовали, и — думаю, это можно сказать — инстинкт подсказал нам уважать друг друга, но не обольщаться чем-нибудь похожим на взаимное доверие.