— Я говорила это абсолютно искренне, — ответила Корделия. — Но ведь женщина может иметь два разных мнения одновременно. Где вам, мужчинам, это понять! Бедному мистеру Франкенштейну нужна помощь, и мы не можем ему в ней отказать. Надо действовать как можно скорее, пока мы еще не уехали в Ноттингем.

— Тогда я завтра же поговорю с мистером Уортли, — произнес я. — Он сможет определить, насколько важны такие свидетельские показания. Затем нужно будет убедить Марию Клементи согласиться на лечение. С Уиллером, думаю, особых проблем не будет. Он быстро поймет, что этот эксперимент ему можно будет использовать как хорошую рекламу. А вот убедить Марию Клементи, да еще и без помощи миссис Джакоби… — И еще одна незаконченная фраза повисла в воздухе.

С Уортли я встретился на следующий день. Поначалу его смутило, что мы собирались получить показания свидетеля, воздействуя на того с помощью гипноза. Однако, немного поразмыслив, он согласился, что лучше располагать хоть какой-то информацией, чем не иметь ее вовсе. В конце разговора он добавил, что окончательное решение должны принимать мисс Клементи и мы, раз уж именно нам пришла в голову мысль прибегнуть к помощи мистера Уиллера.

В тот же день после полудня мы с Корделией направились на Чейни-Уолк и там были очень удивлены, когда услышали, что мисс Клементи опять наверху, у мистера Франкенштейна.

— Разве врач не объяснил четко и ясно, что мисс Клементи не разрешено находиться в комнате больного? — спросил я у слуги, но никакого ответа на мой вопрос так и не последовало.

— Она обвела сиделку вокруг пальца, — вполголоса проговорила Корделия, пока мы поднимались по лестнице. — Мы имеем дело с одной из самых хитрых женщин Англии.

Ее предположения оказались более чем правильными. Когда мы подошли к спальне Виктора, то увидели, что сиделка сидит снаружи, у дверей. Вспомнив, какой страх был написан на лице Виктора, когда я в последний раз его навещал из-за того, что Мария стояла около его кровати, я не сдержался и набросился на сиделку с обвинениями, в том что она нарушила строгий приказ доктора не пропускать мисс Клементи в комнату больного. И наконец, я спросил, что помешало ей выполнить указания врача? Сиделка же в ответ начала бессвязно лепетать, что она никогда раньше не видела такой преданности и любви, что она якобы слышала, как больной все время звал Марию, и прочая ерунда. Эта женщина явно покорилась очарованию прославленной певицы.

— Войдите и потребуйте, чтобы она оставила больно го, — сказал я.

Но сиделка не сдвинулась с места. Тут, к счастью, появился доктор, который направился в комнату Виктора, а затем вышел оттуда с послушно улыбавшейся ему Марией. Сиделку уволили, а Корделия привела добрую женщину, на которую можно было положиться.

— Ситуация очень сложная, — сказал доктор. — Мистер Франкенштейн находится в критическом состоянии. К тому же мы никому не можем доверять.

— Мы послали за его родителями, — сообщил я и обернулся к Марии, которая так и стояла около нас. Я попросил ее поговорить со мной наедине.

Очевидно, она многое устроила в доме на свое усмотрение, так как сразу же повела меня в небольшую гостиную, ранее принадлежавшую миссис Франкенштейн. Там ярко горел камин, а над ним висел портрет самой Марии в атласном платье и украшениях — совсем как портрет Дидоны, обманутой любовницы Энея, кисти сэра Томаса Лоуренса. Меня это потрясло, но я ничего не сказал. Вместо этого я объяснил ей как можно понятнее, что мистер Аугустус Уиллер имеет большие шансы вернуть ей дар речи с помощью гипноза. Она, казалось, все поняла, а имя Уиллера ей было известно. С помощью мимики она очаровательно и точно изобразила, чем он занимается: закрыв глаза, она склонила на бок свою красивую головку и подложила под нее ладошки. Я добавил, что в случае успеха она сможет дать показания по делу покушения на Виктора. Мария вновь улыбнулась, закивала и всем своим видом показала, что готова помочь. Тогда я задал ей вопрос: могу ли я, с ее разрешения, начать переговоры с мистером Уиллером и постараться добиться его согласия на осуществление предложенного плана? Она и на это согласилась и лишь показала мне жестами, что искать ее теперь нужно будет не на Чейни-Уолк, а на Рассел-сквер. Ясно было, что она решила покинуть Чейни-Уолк и вернуться к себе домой (прихватив с собой, как я понял, и картину).

— Вот и хорошо, — сказал я. — Там я вас и найду сразу, как переговорю с Уиллером.

Я собрался уже было уйти, но перед этим посмотрел на Марию. Она, казалось, светилась счастьем; веселость ребенка чудесным образом сочеталась в ней с очарованием женщины. Подойдя ко мне, она положила мне на плечи свои маленькие ручки и потянулась для поцелуя. Я поцеловал ее в лоб и быстро отступил назад, так как меня вдруг охватило необоримое желание заключить ее в объятия. Я внезапно почувствовал, что перестаю верить в то, что рассказала о ней миссис Джакоби. Однако мне было ясно, что поделиться своими сомнениями с Корделией я не смогу.

Я вернулся на Грейз-Инн-роуд, где меня поджидала моя будущая невеста. Мы сели поговорить; ее рука лежала в моей. Корделия улыбалась мне немного усталой улыбкой.

— Как мечтаю я о том, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы мы с тобой поженились и спокойно жили в мире и согласии. Я бы следила за домом, а ты заботился бы о земле и доводил до конца работу над своим словарем.

Я вдруг почувствовал, как на меня навалилась такая усталость, что я едва смог ей что-то проговорить в ответ.

А между тем, каковы бы ни были планы миссис Фрейзер, выехать из Лондона мы никак не могли. Ударил сильный мороз, затем повалил снег, а потом мороз возобновился. При таких условиях преодолеть сотню миль до Ноттингема было нереально. Нелегко в это время было тем, кто в седле, а уж ехать в экипаже с двумя дамами и ребенком было бы и вовсе безумием. Нищие замерзали на папертях, птицы — на ветках. То был тяжелый год, и нам начинало казаться, что весна никогда не наступит.

Я воспользовался свободным временем, чтобы написать письмо Аугустусу Уиллеру. В нем я просил прославленного шоумена, чтобы тот подумал насчет попытки восстановить голос Марии Клементи, которую он, несомненно, знает. Я также упомянул о том, что в случае удачи она могла бы дать ценную информацию о нападения маньяка на мистера Виктора Франкенштейна, так как Мария Клементи, если это ему известно, является свидетелем данного нападения, и с ее помощью можно было бы установить личность преступника. Я настаивал, что предприятие это обязательно следует провести при закрытых дверях и оно никак не должно быть использовано им для саморекламы.

Ответ от мистера Уиллера пришел на следующий же день. Он благодарил меня за доверие и писал, что с удовольствием предпримет попытку восстановить голос Марии Клементи с помощью гипноза. Он также заверил меня, что при проведении эксперимента будет соблюдена полная конфиденциальность. Мистер Уиллер говорил в письме о силе гипноза и добавлял, что если мне и мисс Клементи захочется посетить так называемый «сеанс гипноза», который состоится вечером в помещении театра, то он будет рад предоставить нам билеты. Мне бросился в глаза изощренный и витиеватый стиль его письма; даже чернила, которыми он пользовался, были бледно-голубого цвета. Столь изысканные манеры навели меня на мысль, что он в большей степени шоумен, чем ученый.

Дело было улажено, и я послал записку Габриэлю Мортимеру на Рассел-сквер, уведомляя его, что завтра в полдень я зайду к нему по очень важному делу, если он никуда не собирается отлучиться.

На следующий день я прибыл, как и обещал, и меня провели в гостиную, расположенную на втором этаже дома. Окна этой комнаты выходили на площадь, и из них видны были припорошенные снегом заледенелые ветви деревьев. В гостиной жарко горел камин; она была со вкусом обставлена, увешана картинами и устлана яркими коврами. Напротив камина на стене я заметил портрет Марии в образе Дидоны. Она, вместе со своим живописным изображением, по-видимому, вернулась сюда и всерьез обосновалась на прежнем месте. Когда я вошел, Мария подняла голову от шитья, отложила его в сторону и направилась ко мне, протянув обе руки в радостном приветствии. Пока она оставляла свои маленькие нежные ручки в моих ладонях, Мортимер продолжал сидеть в кресле, вытянув ноги к огню.