Saint-Pйtersbourg, 14 avril 1878.

Monsieur le Prйsident,

Vous me faоtes grand honneur en m'invitant au Congrиs Littйraire international, dont nos confrиres de Paris ont pris l'initiative.

Le but que vous vous proposez touche de trop prиs aux intйrкts des lettres, pour que je ne me fasse pas une obligation de rйpondre а votre appel. Il y a, en outre, pour moi un attrait tout particulier dans cette solennitй littйraire, qui doit s'ouvrir sous la prйsidence de Victor Hugo, le grand poиte dont le gйnie a exercй sur moi, dиs mon enfance, une si puissante influence.

Je dois prйvoir toutefois, que ma santй peut me crйer des difficultйs. Il m'est indispensable de faire une saison d'eaux, et je ne sais rien encore ni du lieu ni de l'йpoque que les mйdecins prescriront.

Je ferai tous mes efforts pour concilier cette nйcessitй avec mon vif dйsir de prendre part au Congrиs. Mais, ne disposant pas de mon entiиre libertй d'action, je dois vous en informer, pour qu'en prйsence de cette incertitude vous dйcidiez s'il convient ou non de m'adresser une carte de dйlйguй.

Veuiller agrйer, Monsieur le Prйsident, l'expression de mes sentiments de haute considйration.

Thйodore Dostoiewsky*

* С.-Петербург. 14 апреля 1878

Господин президент,

Вы оказываете мне великую честь своим приглашением на международный литературный конгресс, устраиваемый по инициативе наших парижских собратьев.

Выдвигаемая Вами цель слишком близка интересам литературы, чтобы я не счел себя обязанным ответить на Ваш зов.

Помимо этого, лично меня особенно влечет к этому литературному торжеству то, что оно должно открываться под председательством Виктора Гюго, поэта, чей гений оказывал на меня с детства такое мощное влияние.

Я должен предусмотреть тем не менее, что состояние моего здоровья может создать для меня затруднения. Мне необходимо пройти курс лечения на водах, и я пока еще ничего не знаю о месте и времени, которые предпишут мне мои врачи.

Я напрягу все усилия, чтоб согласовать эту необходимость с моим живейшим желанием принять участие в конгрессе. Но, не располагая полной свободой действий, я вынужден известить Вас об этом, чтобы Вы решили ввиду этой неопределенности, надлежит ли посылать мне билет делегата.

Благоволите принять, господин президент, выражение чувств высокого уважения к Вам.

Федор Достоевский

<с франц.>

Многоуважаемая Анна Павловна,

К чрезвычайному несчастью, у меня субботний вечер уже обещан, и даже в два места, и я, не зная как поступить, хочу быть в обоих местах, если только удастся. Ваше же приглашение выходит третье, и я, на этот раз, поневоле должен отказаться, чтоб не оскорбить тех. Но если бы это было отложено или как-нибудь повторилось впоследствии, то я с удовольствием, хотя бы и пришлось сидеть на скамейках. В некоторых случаях я вовсе не белоручка. Благодарю за бумажку няни, которую получил.

Жму Вашу руку и остаюсь Ваш весь

Фед<ор> Достоевский.

27 апр<еля> 78.

Петербург 6 мая./78

Милостивый государь,

многоуважаемый Иосиф Николаевич,

Я с чрезвычайным удивлением прочел письмо Ваше. Вы пишете, во-1-х: "Вам вероятно известно, что моему военно-техническому проекту, с которым я специально приехал перед пасхой в Петербург, не суждено было и по нынешний день удостоиться какого бы то ни было внимания со стороны правительства". Но позвольте, почему же мне это известно? Вы изволили заехать ко мне раз, и после того я ни разу не видал Вас и (само собою) ничего не слыхал об Вас. И вот вдруг Вы избираете меня "докладчиком" по Вашему делу у его высочества и прибавляете странные строки: "Одним словом, я вполне уверен, что Вы, в настоящем случае, как нельзя более подходите к той роли, которую навязывает Вам как бы сама судьба"...

Это ужасные слова, Иосиф Николаевич: СУДЬБА (!) навязывает на меня такую страшную обузу, а между тем кто я и что я? Я больной человек, которого доктора гонят из Петербурга, чтоб начать пить воды, да, кроме того, я, обремененный семейством, необходимо должен нынешним летом лечить детей на водах в Старой Руссе. Наконец, я живу своим трудом, и у меня есть свои родные, заветные мечты и намерения. Я, например, теперь затеял свой труд и, летом же, несмотря па лечение (потому что у меня нет отдыха), намерен и должен приступить к труду моему. И вот я всё это бросай: "Сама, дескать, судьба назначает меня", потому что я, по Вашему взгляду, в настоящем случае "как нельзя более подхожу к той роли, которую навязывает мне эта судьба". И вот я бросай детей, труд свой, забудь свое здоровье, облекайся во фрак и гоняйся за аудиенцией у е<го> в<еличества> в Кронштадте, в Свеаборге, хлопочи, излагай, докладывай. Мало того: Вы дозволяете мне наконец вскрыть Ваш пакет, познакомиться с Вашим изобретением с обязанностию "проштудировать" его и, наконец, придумать, создать особую форму изложения проекта (1) (особенно нравится мне тут Ваше словцо: "докладчик", которым Вы облекаете будущую роль, предназначенную мне судьбой) и - о ужас - добиваться аудиенций и отстаивать проект, разумеется, и в той дальнейшей комиссии, куда перешлет его, без сомнения, его высочество, и т. д. и т. д.

Без сомнения, меня, слабого, немощного, вечно обремененного болезнями и обязанностями человека, мог бы подвигнуть патриотизм и вынудить от меня готовность на такие огромные труды и на обязанности уже высшие, чем к детям, к семейству пли к собственному делу. Но ведь этот патриотизм может явиться, согласитесь сами, лишь в том случае, если я буду убежден в том, что Ваш проект есть именно всё, что надо, и что Англия будет им (и только им) побеждена. Но ведь я, пока, не имею убеждения полного об истине Вашего проекта. Кроме того, если б я и познакомился с ним, то, по недостатку технических знаний, ни за что не мог бы решить сам: "Истина ли это или нет?". А посему, оставаясь в таком неразрешенном положении, я, конечно, не могу вполне верить, а стало быть, не могу для того дела, в которое и сам не уверовал, иметь настолько патриотизма, чтобы взять на себя такие жертвы, труды и заботы. Да еще под какою ответственностью! Чуть лишь не удастся проект, и вот от Вас наверно услышу обвинение (2): "Сгубил мою мысль, не сумел доложить!" и т. д. и т. д. Да то ли еще? А вдруг Вы заподозрите, что кто-нибудь воспользовался Вашим проектом (уже потом), и вот опять обвинение: "Тайну не хранил", и проч. и проч.

Теперь вникните серьезно. Мне, обсуждая всю эту странность, то есть странность Вашего письма и предложения, приходит на ум, что Вы были подвигнуты каким-нибудь посторонним влиянием. Нельзя же предположить, что Вы, даже не удостоивший перед Вашим отъездом из Петербурга заехать ко мне и известить меня о своих делах, вдруг назначаете меня исполнителем, докладчиком Вашим с прибавлением, что это определение самой судьбы! Не уверила ли Вас Варвара Ивановна Прибыткова в том, что я сию же минуту готов служить, бросить всё свое и лететь по Вашему делу, куда прикажут? Признаюсь, я даже уверен, что тут могло быть нечто с ее стороны. Многие женщины любят обещать, покровительствовать, ходатайствовать - и вот она Вас уверила и обо мне: "Он, дескать, у меня в кармане". Но уверяю Вас, что с этой дамой я знаком лишь самым отдаленным образом и что никогда ничего она не сообщала мне об Ваших делах. За три лишь дня до получения мною письма Вашего она вдруг явилась ко мне с странным предложением вскрыть какой-то ящик и Ваш пакет - для чего, я не понял, чтоб быть каким-то свидетелем чего-то и почему-то. Я, разумеется, понял что она что-то хочет свалить на меня и на мою ответственность, и отказался наотрез, поняв, в какой степени могу отвечать за это вскрытие. Вот все, что было. Ничего я никогда ей не обещал, ничего сам от нее не слыхал, так что всё это свалилось на меня как с неба.