На публичном заседании 8 июня он горячо отстаивал свое учение. Свидетели под присягой показали, что он учил противному. Он не имел права выставить свидетелей, которые опровергли бы это. Судьи признали его еретиком, и ему не оставалось ничего иного, как покаяться и отречься или отправиться на костер.
Для своей защиты Гус мог прибегнуть только к одному средству – отвести свидетелей, так как они питали к нему ненависть. Но в окончательном решении 7 июня не упомянуто ни одного имени. Когда же Гус спрашивал имя кого-либо из них, то ему отказывали сообщить его. Это было вполне согласно с правилами инквизиционного судопроизводства. На месте казни Гус заявил, что он был осужден на основании показаний лжесвидетелей за заблуждения, которых никогда не проповедовал. Чехи, бывшие в Констанце, в записке, поданной собору 31 мая 1415 г., заявили, что показания против Гуса были даны его смертельными врагами. Его друзья одно время думали воспользоваться этим обстоятельством, чтобы лишить свидетелей доверия. Гус просил комиссаров позволить ему обратиться к адвокату, который составил бы возражения на их показания. Сначала комиссары согласились, но потом отказали, заявив, что противозаконно, чтобы кто-нибудь защищал человека, подозреваемого в ереси. Это было обычно для инквизиционного судопроизводства. Докладные записки, которые друзья Гуса неоднократно подавали на собор, и старания их перед Сигизмундом были также преступлениями, которые делали их «соумышленниками», и если бы только захотели применить к ним закон, то их можно было бы тотчас же заставить молчать и подвергнуть строгим наказаниям. В короткое время против Гуса было собрано показаний более чем достаточно для его осуждения, и если бы костер являлся конечной целью преследования, то казнь можно было бы скоро привести в исполнение. Но инквизиция раскаявшегося еретика предпочитала еретику сожженному. Поэтому было применено все, чтобы сломить упорство виновного медленностью ведения дела и тюремным заключением, способным отнять всякую надежду. Михаил Дейчброд ходил околодверей его камеры, говоря: «Клянусь Богом, мы сожжем этого еретика, стоившего мне так много флоринов». 20 марта Иоанн XXIII тайно бежал из Констанца. Тогда собор передал Гуса констанцскому епископу, который ночью перевел своего пленника в замок Готлибен, находившийся по ту сторону Рейна в нескольких верстах от города и поместил его, закованного в цепи, в камеру под крышей высокой башни. Бежать оттуда было немыслимо. Гус в течение многих лет находился под отлучением от Церкви по подозрению в ереси; и все это время он продолжал совершать богослужения и называл папу антихристом, анафемы которого заслуживают презрение. Уже одно это делало его бесспорным еретиком.
16 мая собор заявил, что уже в 1411 г. Гус должен был выступить перед Святым Престолом с защитой своего учения и был отлучен от Церкви, что с этого времени он проявил себя не только еретиком, но и ересиархом, оставаясь под отлучением и проповедуя запрещенные учения повсюду, даже в самом Констанце. Первого июня специально посланная собором депутация предъявила Гусу тридцать пунктов, в которых содержались собранные против него улики. Посланцы вернулись и сообщили, что Гус покоряется собору, но упорно настаивает, чтобы были приняты к рассмотрению только пункты, в которых будет доказано, что он заблуждался. Гус в цепях был привезен в Констанц и заключен в тюрьму францисканского монастыря.
Предъявленные ему обвинения в ереси были уже доказаны, и если бы он продолжал отвергать их, то оставалось одно – отдать его в руки светской власти. Но король потребовал, чтобы ничего не делалось в отсутствие Гуса, чтобы сочинения обвиняемого были предъявлены судьям, чтобы можно было проверить слова каждого. Таким образом, исполнялось желание Гуса публично защищать себя. Перед ним положили книги, из которых были извлечены пункты обвинения. Он признал эти сочинения своими. Когда же он попросил, чтобы ему пояснили, в чем состоят его заблуждения, то ему предложили прежде всего, строго согласно с законом, отречься от ересей. 6, 7 и 8 июня в присутствии Сигизмунда Гус храбро защищался. Собрание порой превращалось в толпу, неистово вопившую: «На костер его! На костер!»
Конечно, все это было насмешкой над правосудием. Дебаты окончились усиленными просьбами кардиналов к Гусу отречься, причем ему обещали снисхождение, если он попросит об этом собор. Он просил, чтобы его выслушали еще раз, и заявил, что он покорится, если его доводы и основания будут найдены недействительными. На это кардинал Петр д'Айльи возразил, что все доктора единогласно решили потребовать, чтобы Гус сознался в том, что совершил преступление, опубликовав положения, которые поставлены ему в вину, чтобы он поклялся, что никогда более не будет верить в эти ереси и проповедовать их, и чтобы он принес публичное отречение. Один из членов собора нашел предосудительным, что от виновного требовали отречения, так как он не заслуживает ни малейшего доверия. Но отказать в отречении было делом совершенно незаконным; даже еретик-рецидивист имел право сознаться и отречься, и собор не мог допустить столь явного нарушения правосудия.
Чтобы отказать Гусу в неотъемлемой привилегии отреченья, согласились на ложный перевод одного места из его послания к своим ученикам, написанного на чешском языке. В этом месте Гус будто бы говорил, что он, если бы его принудили отречься, отрекся бы только устами, а не сердцем. Политические обстоятельства, однако, были самые благоприятные для применения обычного приема инквизиции, предпочитавшей покаявшегося мученику. Поэтому удвоили усилия, чтобы заставить Гуса отречься. За обещаниями снисхождения в случае изъявления покорности скрывался приговор, в котором высказывалась радость видеть виновного смиренно просящим прощения, и в то же время объявлялось, что Гyc нечестивый мятежник, присуждаемый к лишению духовного сана и к пожизненному духовному заключению. Такое наказание полагалось по канонам раскаявшимся еретикам.
Более всего мешало Гусу отречься то обстоятельство, что ему на основании свидетельских показаний были приписаны ереси, которых он не проповедовал. Судьи признали его виновным в них, но Гус отрицал, что он разделял их. В глазах закона подобное отрицание было открытым мятежом и только отягчало его вину. Первым условием воссоединения с Церковью было сознание под присягой во всех заблуждениях, а затем отречение от них. Это значило самым торжественным образом совершить клятвопреступление перед Богом, а для человека такой высокой честности, как Гус, такое преступление было хуже смерти.
Борьба тянулась целый месяц. В последнем публичном заседании 8 июня кардинал Забарелла предложил Гусу искусно составленную формулу отречения. В ней говорилось, что Гус снова заявляет, что он никогда не разделял многих заблуждений, приписанных ему, что он во всем покорится решению и приказаниям собора, откажется, отречется и отрешится от заблуждений, которые поставлены ему в вину, и примет духовное наказание, которое собор найдет нужным наложить на него. Гус отверг предложение кардинала и смело избрал смерть.
Но до самого последнего дня делались попытки сломить его волю. 1 июля депутация прелатов пыталась убедить Гуса, что он должен отречься; но он заявил, что отречься не может ни от одного из своих положений. 5 июля Забарелла и Петр д'Айли предложили Гусу, что не будут считать его виновным в ересях, доказанных свидетелями, если он согласится отречься от учений, извлеченных из его сочинений. Но Гус утверждал, что большинство из этих извлечений неверно, и оставался непреклонным. Вечером того же дня Сигизмунд послал друзей Гуса, Яна Хлумского и Вацлава Дубу, а также четырех епископов спросить узника, отречется ли он или будет упорствовать. Гус ответил, что готов отречься от всех положений, неверность которых будет доказана. Епископы объявили его закоснелым в заблуждениях и покинули.
Утром 6 июля было прочтено решение собора, осуждавшее виновного за заблуждения, написанные им, и за ереси, доказанные свидетелями; он объявлялся закоренелым и неисправимым еретиком, отказавшимся вернуться к вере Церкви, вследствие чего подлежал лишению священнического звания и выдаче в руки светской власти.
