Понять явление -- это значить выяснить его место и роль внутри той конкретной системы взаимодействующих явлений, внутри которой оно с необходимостью осуществляется, и выяснить как раз те особенности, благодаря которым это явление только и может играть такую роль в составе целого.

Понять явление -- это значит выяснить способ его возникновения, "правило", по которому это возникновение совершается с необходимостью, заложенной в конкретной совокупности условий, значит проанализировать сами условия возникновения явления.

Последнее и является общей формулой образования понятия, понимания.

Понять прибыль -- значит выяснить всеобщий и необходимый характер ее возникновения и движения внутри системы товарно-капиталистического производства, выявить ее специфическую роль в совокупном движении всей системы в целом.

Именно поэтому конкретное понятие и возможно только через сложную систему абстракций, выражающих явление в совокупности условий его возникновения.

Политическая экономия как наука исторически и начинается только там, где неоднократно повторяющиеся явления ("прибыль", "зарплата", "процент" и т.п.) не просто фиксируются с помощью общепонятных наименований (этот процесс протекает до науки, вне науки, в сознании практических участников производства), -- а и постигается путем анализа в их взаимосвязи.

Совокупность абстрактно-общих представлений, зафиксированных терминами, совокупность чисто эмпирических обобщений, разумеется, предшествует пониманию, составляет его предпосылку. Но не более как предпосылку.

Ошибочно принимать процесс образования предпосылок явления (в данном случае -- "понимания") за процесс рождения самого явления, за первую "стадию" его развития. Крайнюю ошибочность такого подхода мы покажем в разделе об отношении "логического развития" к историческому процессу становления вещи.

Итак, понять (выразить в понятии) прибыль принципиально невозможно, если предварительно и независимо от нее не понята прибавочная стоимость и законы ее возникновения.

Почему это невозможно? Если мы в общетеоретической форме ответим на этот вопрос, то мы тем самым и покажем реальную необходимость способа восхождения от абстрактного к конкретному, его применимость в любой области знания.

Обратимся поэтому к истории политической экономии.

Логические моменты и коллизии в развитии политической экономии остались бы непонятными, если бы мы не установили реальные связи между нею -- и современной ей философией. Категории, в которых английские экономисты сознательно мыслили эмпирические факты, так или иначе коренятся в философских системах, имевших в то время распространение.

Очень характерным фактом, глубоко повлиявшим на развитие экономической мысли в Англии, было то, что одним их первых теоретиков политической экономии оказался не кто иной, как классик эмпиризма в философии Джон Локк.

("Взгляды Локка имеют тем более важное значение, что он является классическим выразителем правовых представлений буржуазного общества в противоположность феодализму; кроме того, его философия служила всей позднейшей английской политической экономии основой для всех ее представлений").

Локк оказался опосредствующим звеном между философией английского эмпиризма (со всеми слабостями последнего) -- и возникавшей теорией "богатства". Через Локка политическая экономия и восприняла основные методологические принципы эмпиризма, в частности и в особенности -- односторонне-аналитический, односторонне-индуктивный метод, -- точку зрения "сведения" сложных явлений к их простым составляющим.

Однако, как и в естествознании этой эпохи, реальная познавательная практика исследования экономических явлений даже у самого Локка существенно расходилась с той теорией познания, которую мог рекомендовать и рекомендовал последовательный эмпиризм. Тот способ, которым на самом деле, вопреки своим односторонним гносеологическим иллюзиям, теоретики-экономисты образовывали теоретические определения вещей, вовсе не покрывался и не объяснялся эмпирически-индуктивной логикой.

Сознательно применяя "односторонне-аналитический" метод, теоретики на деле, не отдавая себе в том ясного отчета, исходили из целого ряда теоретических предпосылок, которые по существу противоречили принципам чисто эмпирического подхода к вещам.

Логика чистого эмпиризма неспособна была справиться с задачей разработки теоретического взгляда на явления экономической действительности уже потому, что реальная экономическая действительность представляла собой сложнейшее переплетение буржуазно-капиталистических форм собственности с сословно-феодальными.

Прямое "индуктивное обобщение" эмпирических фактов дало бы в этих условиях (в лучшем случае) лишь правильное описание результатов взаимодействия двух не только различных, но и прямо противоположных и враждебных друг другу принципов собственности. Во внутреннюю "физиологию" принципа буржуазной частной собственности эмпирически индуктивный метод Локка проникнуть не позволил бы.

Известно, что и сам Локк не просто обобщал то, что видел, а активно выделял в реальных экономических фактах лишь те формы и моменты, которые, по его мнению "соответствовали вечной, истинной природе человека".

Иными словами, сама задача абстрактно-аналитического выделения "простейших составляющих", задача аналитического "разложения" эмпирических фактов, предполагала и тут вполне определенный всеобщий критерий, согласно которому одни формы экономики выделяются (как "истинные", как "соответствующие природе человека"), а другие -- абстрактно удаляются, устраняются как "неистинные"...

Буржуазно-индивидуалистическое представление о "природе человека" и служило для всех буржуазных теоретиков таким критерием. Локк же, как известно, был одним из основоположников и классиков этого взгляда на вещи.

Но ведь совершенно ясно, что это всеобщее и исходное основоположение буржуазной науки, с точки зрения которого мерялись эмпирические факты, столь же мало могло быть получено путем эмпирической индукции, как и понятие атома.

Буржуазно-капиталистическая собственность в эпоху Локка отнюдь не была всеобщей и господствующей формой собственности. Эмпирически-всеобщим фактом она отнюдь не была, и представление о "богатстве", как исходное представление буржуазной политической экономии, само по себе не могло образоваться путем индуктивного обобщения "всех без исключения" частных случаев и видов собственности...

В его образовании реально принимали участие совсем иные, нежели чисто логические, соображения.

И здесь стихийный общественный "разум" оказался сильнее, чем каноны рассудочной логики.

Иначе говоря, политическая экономия с самого своего рождения оказалась поставленной перед той же самой "логической" проблемой, перед которой стоял в своей области Ньютон.

А именно: для того, чтобы сделать хотя бы единственное "индуктивное обобщение", экономист должен был обладать каким-то (хотя бы и невысказанным) пониманием всеобщей "истинной" природы -- "субстанции" рассматриваемых явлений.

И, подобно тому, как Ньютон клал в основу всех своих индукций представление о том, что только геометрически определяемые формы фактов суть единственно объективные их формы, -- экономисты молчаливо предполагали, что лишь те формы экономики, которые соответствуют принципам буржуазной частной собственности, суть единственно истинные формы.

Все же остальные формы экономических отношений молчаливо устранялись как плод объективного заблуждения людей, как формы, не соответствующие подлинной, истинной, естественной и потому объективной природе человека...

В состав теории вводились лишь те определения фактов, которые прямо и непосредственно вытекали, "выводились" из "вечной и естественной" природы "человека", -- а на самом деле из специфической природы частного собственника, буржуа.