Но тут путь им преградил ливиец Кирен. Своей сиккой — искривленным, острым, как бритва, ножом — он пропорол несколько животов, но потом поскользнулся на выпавших внутренностях, и тут же удар весла размозжил ему голову. Однако он успел задержать мятежников, и дал помощнику и матросам время вооружиться.

На раненого капитана никто не обращал внимания, о нем просто забыли в горячке. Селевк, помощник и их люди — с мечами и копьями в руках — заняли оборону в узком проходе возле каюты, где томилась неизвестностью Корнелия и дрожали от страха девушки-бельгийки.

Британец тем временем освободил остальных рабов, и теперь человек двадцать осаждали каюту. Недостаток места мешал им воспользоваться своим численным превосходством, а потому защитникам удавалось пока удерживать позицию. Но долго продолжаться это не могло.

Рабы, увертываясь от наконечников копий, с яростью били веслами и баграми в прятавшихся за дверным проемом людей. Увернуться, правда, удавалось не всем, и некоторые с воплями отскакивали, заливая палубу кровью из широких колотых ран. Но вот один матрос тоже не уберегся — тяжелое весло разнесло ему череп, мозг брызнул на стены.

Дикий, беспощадный бой за еду, за жизнь, за свободу кипел на «Сфинксе». Одни нападали, понимая, что теперь У них нет другого выхода, — только победить или умереть, а другие защищались, зная, что и у них выбор невелик.

Еще один матрос погиб — ловкий британец зацепил его крюком багра и резким рывком буквально выдернул на палубу. В мгновение ока его разорвали на части озверевшие рабы.

Но тут же и Селевк предпринял вылазку — он выскочил из укрытия и, пока те пытались поудобнее перехватить свое громоздкое оружие, могучим ударом меча снес голову старшему британцу и пронзил грудь какого-то раба в рваной набедренной повязке. Потом он молниеносно отскочил обратно, а рванувшиеся за ним мятежники потеряли еще двоих людей, сгоряча напоровшихся прямо на копья.

Младший британец обезумел, когда увидел смерть брата.

— Дайте огня! — заорал он. — Сожжем их!

И рабы готовы были это сделать, не отдавая себе отчета в том, что пламя заберет и их жизни. Голод и ярость — плохие советчики; затуманенное сознание доведенных до отчаяния людей перестало выполнять свои функции.

Несколько человек бросились высекать огонь.

— Мы пропали, — сказал Селевк. — Эти сумасшедшие действительно хотят поджечь корабль.

Помощник капитана только нахмурился и промолчал. Он начал подумывать, не переборщил ли с чувством долга, безоглядно жертвуя своей жизнью ради жизни хозяйской внучки.

И в этот момент судно потряс истошный крик:

— Земля!!!

Рабы бросились к борту, жадно вглядываясь в даль. Селевк тоже осторожно выглянул, держа меч наготове.

Действительно, это была земля. Справа медленно, но неотвратимо, вырастал темный контур какого-то скалистого берега. Тяжелые волны клубились и пенились на рифах. Доносился даже грохот прибоя и крики каких-то птиц.

— Земля! — хором заорали рабы, забыв на миг о своих противниках.

Земля была важнее — там вода, пища, жизнь.

Селевк принял решение. Главное сейчас — спасти девушку, остальное неважно. Сенатор поймет его.

— Эй, вы! — крикнул он громко. — Давайте поговорим. Я хочу кое-что предложить. Мы можем заключить сделку.

Мятежники, оторвавшись от борта, повернулись на звук его голоса. Никто из них пока не рвался в бой. Рабы слушали.

Они прекрасно понимали, что обрекли себя на гибель, которая наступит рано или поздно. Бунт на корабле считался одним из самых тяжких преступлений. Гребцов теперь ждала неизбежная казнь на крестах, а матросов, нарушивших свой долг, наверняка бросят на растерзание диким зверям в амфитеатре. Даже если они и перебьют сейчас эту горстку защитников, все равно железная рука закона вскоре сомкнется на их горле. Так что, если им предлагают какую-то сделку, то стоит, по крайней мере, послушать. Ведь никто не знал, что за берег вырос перед ними. А вдруг там уже стоят наготове римские когорты или береговая охрана?

— Слушайте меня, — продолжал говорить Селевк. — Вы подняли мятеж, и заслуживаете наказания. Но не я буду вам судьей. Наше положение очень сложное — скоро корабль выбросит на рифы, и мы все погибнем, если не будем действовать сообща.

Предлагаю вам сейчас забыть нашу распрю и вместе постараться, чтобы судно невредимым пристало к берегу. А потом мы разойдемся в разные стороны, припасы поделим. Вы можете делать, что хотите — хоть податься в пираты, мне все равно. Но в любом случае клянусь, что не буду доносить властям о вашем поведении. Обещаю вам это от моего имени и от имени госпожи, которую я охраняю.

Если мы спасемся, я просто скажу, что судно попало в шторм, получило повреждения, и мы — я, женщины и эти люди, которые со мной (он намеренно не упомянул капитана, чтобы не привлекать к нему ненужного внимания), покинули корабль на плоту, а команда и гребцы остались. За это вас не осудят.

А если кто-то из вас захочет сейчас присоединиться к нам и искупить свою вину, он получит прощение немедленно.

Вот мое предложение. Что скажете?

Рабы слушали молча, с напряженными лицами. Те, кто знал греческий, а Селевк говорил на нем, ибо большинство этих людей были родом из Малой Азии, переводили его слова остальным. Гребцы одобрительно кивали, обдумывая предложение киликийца; лишь один британец хмурился. В его глазах все еще стояли слезы, вызванные гибелью брата.

Но он чувствовал настроение своих товарищей и понимал, что те согласятся, и что скажи он хоть слово против, его немедленно убьют и выбросят за борт. Поэтому ицен молчал, полными ненависти глазами глядя на Селевка.

«Ладно, ублюдок, — думал он. — Мы еще посчитаемся. Ты убил моего брата, а мы этого никогда не прощаем. Клянусь, я, Утер, сын Карлунга, отомщу тебе».

— Мы согласны, — ответил один из матросов-мятежников после короткого совещания со своими товарищами. — На берегу разойдемся в разные стороны, так?

— Да, — подтвердил Селевк.

— А если там уже ждут римляне?

— Тогда мы вообще не будем вспоминать о бунте. Откуда им знать, что тут произошло? Только надо выбросить в море трупы и смыть кровь.

Соглашение было достигнуто. Все взялись за работу, как и раньше, подчиняясь приказам помощника капитана. Селевк постучал в дверь каюты.

— Госпожа! — позвал он. — Ты слышала, что я обещал этим людям?

— Да, Селевк, — раздался тихий голос Корнелии.

— Я прошу тебя подтвердить мои слова. Конечно, они заслуживают наказания, но у нас нет другого выхода. Неизвестно еще, кто кого одолел бы в бою, но если корабль швырнет на рифы, то погибнут все.

Девушка колебалась. Гордость римлянки боролась в ней со здравым смыслом.

Селевк правильно понял это молчание.

— Если ты против, госпожа, — сказал он мрачно, — то я умру, защищая тебя. Но обманывать этих людей я не могу, я скажу им правду. Мне самому приходилось быть рабом...

— Я согласна, Селевк, — решительно ответила девушка. — Обещаю, в случае чего, замолвить за них словечко перед отцом. Думаю, моя жизнь для него значит больше, чем жизни нескольких взбунтовавшихся рабов.

— Благодарю, госпожа, — ответил Селевк, у которого сразу отлегло от сердца, и тоже вышел на палубу.

Как раз вовремя. Если команда «Сфинкса» не хотела разбиться о прибрежные скалы, надо было срочно браться за дело. И люди с энтузиазмом выполняли приказы помощника капитана, по мере возможности действуя рулем и веслами — гребцы снова спустились в трюм — и пытаясь поймать попутный ветер растянутым на жердях небольшим треугольным запасным парусом.

И опять боги хранили судно сенатора Сатурнина — «Сфинкс», словно раненый кит, выбросился на скалистый берег, пропоров днище на острых скользких камнях. Люди отделались лишь несколькими ссадинами и ушибами. Только один матрос не удержался, и при толчке вылетел за борт — корабль тут же расплющил его тело на покрытых густо-зелеными водорослями валунах.

Все осторожно сошли на берег, благословляя богов и с трудом осознавая, что остались все-таки живы, что избежали очередной страшной опасности.