Молодого Агриппу схватили в ту же ночь и тайно перевезли на место ссылки.

Лишь через несколько дней появился цезарский указ, объяснявший причины такого решения. Уверяю тебя, Луций, каждое слово там было продиктовано Ливией.

Август потом еще долго не находил себе места, я уверен, что сейчас он жестоко терзается сомнениями, но наш мудрый цезарь — как я уже не раз говорил — полностью доверяет своей достойной супруге и не осмелится возразить ей без очень и очень веских оснований.

А теперь представь себе, что такие основания у него появились.

Сенатор умолк, выжидательно глядя на Либона.

— Что ты хочешь этим сказать? — взволнованно спросил тот, приподнимаясь со скамьи.

— Только то, что у меня есть доказательства невиновности Постума и участия Ливии во всей этой грязной истории.

Юноша вспыхнул, его щеки залила краска; он порывисто вскочил на ноги.

— Есть доказательства? — воскликнул он. — Но тогда почему же ты молчишь? Ведь еще можно все исправить!

— Можно, — кивнул Сатурнин. — Даже нужно. И поверь — мы прилагали к этому все усилия. Да и ты сам поездкой к Фабию внес свою лепту в наше дело.

С самого первого дня ссылки Постума мы не жалели сил, чтобы вернуть его оттуда. И были уже близки к победе буквально через несколько месяцев. Мы уже собирались открыть Августу глаза, но тут вдруг...

Сатурнин развел руками.

— Ливия снова нас опередила. Все та же Эмилия вновь предстала перед цезарем и обвинила свою мать — внучку Августа — в оголтелом разврате, во что принцепс поверил даже слишком легко: ведь до сих пор в его душе зияет незаживающая рана после позора, который его заставила пережить дочь.

Так что он сразу смирился с тем фактом, что и Юлия Младшая подвержена пороку, а когда Ливия осторожно намекнула, что, видимо, это наследственная черта, то и шансы Постума резко уменьшились.

Каюсь, в той ситуации мы не решились выступить с нашими обвинениями, чтобы не навлечь на себя гнев цезаря. Он ведь и так уже косо смотрел на нас после истории с Гаем.

А тут масла в огонь подлил еще и сенатор Эмилий Павел, муж Юлии и отец Эмилии — некогда порядочный и честный человек, но с тех пор, как он пытался составить заговор против Августа и был разоблачен шпионами Ливии, Павел всецело находится во власти этой женщины. Шантажируемый ею, он вынужден был подтвердить все обвинения против своей жены.

Это добило Августа. Юлию Младшую тоже сослали.

Мы потерпели еще одно поражение, но борьбы не прекратили. И вот, наконец, недавно у нас появились еще более убедительные доказательства. Я начал действовать.

Доверенный человек тайно отвез мое письмо Германику, который командует сейчас армией на Рейне. Тайно, поскольку Ливия очень опасается того, что ее внук узнает правду, а зная любовь к нему Августа, прекрасно понимает, что вот тогда-то цезарь задумается всерьез и переубедить его будет трудно.

Она окружила Германика густой сетью своих шпионов и ни на миг не выпускает из-под наблюдения, следит за каждым его шагом, перехватывает его корреспонденцию, стремясь не допустить контактов с нами, изолировать Германика от столицы. Конечно, она понимает, что долго это продолжаться не может, что, рано или поздно, мы все равно должны объясниться с ним, поэтому императрица играет на время, а сама пока готовится к решительному ходу, который — если ей удастся его осуществить — может буквально поставить нас на край гибели. И если мы не опередим ее, то... Ну, ладно, об этом позже.

Так вот, мой человек все же сумел доставить письмо и вернуться ко мне с ответом. Германик сухо написал, что ознакомился с фактами и принял их к сведению. Но, судя по всему, он был потрясен и возмущен.

Ведь он столько лет оплакивал Постума, которого, как следовало из цезарского указа, обуяло безумие. И тут вдруг оказывается, что никакого безумия не было, а была лишь низкая, подлая интрига, осуществленная, вдобавок, его собственной матерью, которой он так искренне доверял.

О, Ливия сразу поняла, что произойдет, если ее внук убедится в нашей правоте.

Так вот, в своем послании Германик обещал мне, что напишет Августу и изложит ему суть дела. Сам я, как ты догадываешься, не могу этого сделать, поскольку цезарь до сих пор в обиде на меня и не склонен прислушиваться к моим аргументам.

Но если Август получит письмо Германика, я уверен, что он обязательно захочет повидать Постума — благо находится он сейчас совсем близко от места ссылки. А тогда ситуация может кардинально измениться, тогда планы Ливии будут расстроены раз и навсегда и не исключено, что она сама отправится на какой-нибудь отдаленный островок, куда так любила загонять других.

Ну, а власть в стране после смерти Августа — пусть боги пошлют ему как можно больше счастливых лет — по праву перейдет к людям порядочным и достойным.

Сенатор облизал пересохшие губы и провел ладонью по волосам. На его лбу выступили капельки пота. Жара, а может и волнение, давали себя знать.

— Но мы должны торопиться, — добавил он. — Я так надеялся, что Германик уже связался с цезарем, но вот ты привез нерадостные известия. А ведь промедление может обернуться катастрофой...

— Но почему? — удивился Луций. — Ты же сам сказал, что рано или поздно сеть Ливии порвется, и все равно правда выйдет наружу. Несколько дней ничего не решают. Если не дойдет одно письмо, Германик напишет другое. В таком деле, наоборот, излишняя спешка может только повредить.

Сатурнин грустно улыбнулся и кивнул.

— Да, — сказал он. — Ты рассуждаешь здраво. Действительно, спешка, как правило, вредит. Но ты не учел одного — я ведь сказал тебе, что у Ливии есть в запасе решительный и рискованный шаг. Если она пойдет на него, если дело увенчается успехом, рассчитывать нам уже будет не на что.

— Но какой это шаг? — с волнением спросил Луций Либон. — Что готовится предпринять эта страшная женщина?

Сатурнин помолчал, а потом пристально взглянул в глаза встревоженного юноши.

— По моим сведениям, — сказал он медленно, — Ливия готовится убить цезаря Августа.

Широкий, спокойный Рейн неторопливо катил свои тяжелые мутно-серые воды через пол-Европы в Северный океан. С тех пор, как армия Юлия Цезаря семьдесят лет назад отбросила за реку орды германцев, остановив безудержное нашествие диких племен, обширная плодородная Галлия стала римской провинцией, а великая водная артерия сделалась границей между двумя мирами, между цивилизацией и варварством.

Но страшная германская угроза дамокловым мечом зависла над Империей. Двое сильных врагов было у Рима, врагов, с которыми гордые, непобедимые квириты еще вынуждены были считаться: по-восточному коварная, непредсказуемая Парфия, с которой никак не удавалось поделить многострадальную Армению, и бесчисленные, живущие войной и грабежами звероподобные германцы за Рейном, которые, как и эта могучая река, казалось, с каждым днем набухают все новыми силами, чтобы однажды, наконец, прорвать хрупкую плотину римских укреплений и безбрежным потоком захлестнуть Европу.

Римляне прекрасно понимали грозившую им опасность — ведь сто лет назад страна уже оказалась на краю гибели, когда полчища тевтонов и кимвров вторглись в Италию и едва не положили конец самому Вечному городу. Тогда лишь полководческий гений Гая Мария и самоотверженность его солдат сумели остановить врага.

Потому и цезарь Август всегда уделял германским делам первостепенное внимание, и Рейнская армия всегда находилась в боевой готовности.

Дабы обезопасить себя, Август решил отодвинуть границу с варварами дальше за Рейн, и его пасынки — Тиберий и Друз, сыновья Ливии — осуществили несколько успешных походов вглубь Германии. Друз дошел даже до Альбиса, совершил плавание по Северному океану и прорыл несколько судоходных каналов в пойме Рейна и Эмиса.

В результате этих завоеваний значительный кусок германских земель, населенных племенами херусков, хаттов и хауков, был присоединен к Империи, и начался медленный, но неуклонный процесс романизации местного населения.