— Тебе — нет, — отрезал Сабин.

А что ему было терять?

— Ну, ладно, — вздохнул мужчина. — Как хочешь.

Он повернулся и двинулся в каюту капитана, бросив через плечо преторианцам:

— Давайте его сюда.

Солдаты не очень вежливо подтолкнули Сабина, тот сделал несколько шагов и почти уперся лицом в деревянную дверь.

— Останьтесь здесь, — приказал мужчина в плаще и шагнул в комнату, тут же отступив в сторону, чтобы дать дорогу Сабину.

Гвардейцы в последний раз подтолкнули трибуна и замерли у косяка.

Тот вошел в каюту, щуря глаза от яркого света факела в подставке на стене.

Он не сразу заметил, что в помещении находился еще один человек, сидевший за столом капитана. Его голову покрывал капюшон шерстяного плаща.

Дверь за Сабином захлопнулась. Мужчина, который только что допрашивал его, отошел к стене и стал там, скрестив руки на груди. Сидевший за столом пошевелился.

Сабин молча смотрел на него, гадая, что же еще задумали коварные боги.

Человек медленно откинул с головы капюшон.

Это был худощавый, среднего роста мужчина; длинные седые волосы спускались ему на самые плечи, тонкие ноздри чуть раздувались, а усталые старческие глаза не мигая смотрели на трибуна.

Сабин сразу узнал его.

То был цезарь Август.

— Ну, — сказал сенатор и консуляр Гней Сентий Сатурнин, поднимаясь на ноги. — Что-то мы заговорились с тобой. Пора бы и немного отдохнуть.

Луций Либон тоже вскочил со скамьи.

— Сиди, сиди, сынок.

Сенатор ласково похлопал его по плечу.

— Побудь тут еще немного. Сдается мне, одна юная особа просто сгорает от желания увидеть тебя и на крыльях прилетит, когда я скажу ей, кто тут ждет.

Луций невольно покраснел. Он и сам очень хотел увидеть эту юную особу.

— Ладно, — с улыбкой сказал Сатурнин. — Я пойду распоряжусь насчет обеда, а вы пока сможете погулять в саду. Кажется, молодежь любит такие прогулки наедине, а?

— Ну, ты же знаешь, — смущенно пробормотал Луций, — на мою честь можно положиться...

— Ха-ха-ха! — расхохотался сенатор. — Конечно, знаю, мой мальчик. Иначе разве я бы доверил тебе самое дорогое мое сокровище, как ты думаешь?

Все еще посмеиваясь, он удалился и исчез среди деревьев. Либон, не в силах усидеть на месте, вскочил и принялся быстро прохаживаться рядом с фонтаном, время от времени подставляя разгоряченное лицо под капельки влаги, разлетавшиеся во все стороны.

Он скорее почувствовал, чем услышал, легкий шорох за спиной и стремительно обернулся.

И сразу утонул в огромных темных глазах, окаймленных самыми длинными в мире ресницами.

Перед ним стояла Корнелия, внучка Гнея Сентия Сатурнина, его гордость и любовь.

Это была цветущая шестнадцатилетняя девушка, тоненькая и стройная, как побег кипариса. Густые длинные черные волосы, с изящной небрежностью перехваченные шелковой лентой, волнами спускались на хрупкие плечи. Нежные розовые губы чуть приоткрылись, показывая маленькие, жемчужной белизны зубы. Высокий точеный лоб и гордый нос истинной римлянки дополняли картину.

Кожа девушки была белой, как парийский мрамор, но еще более белоснежной казалась вышитая золотом стола из тончайшего египетского бисса, которая плотно облегала стройную фигурку, заканчиваясь у самых ступней — маленьких и аккуратных, словно игрушечных, — обутых в легкие кожаные туфельки.

— Луций, — радостно воскликнула девушка. — Как я рада, что ты приехал!

— Корнелия!

Молодой патриций с трудом подавил желание броситься к ней и прижать к своей груди. Он — как то предписывали правила хорошего тона — медленно приблизился к девушке, слегка поклонился и взял ее за руку.

Оба они вздрогнули от этого прикосновения.

— Слава бессмертным богам, — тихо сказал юноша. — Наконец-то я вижу тебя.

Они расстались всего неделю назад, но эти короткие семь дней казались им вечностью. Кто был влюблен, тот поймет их.

Луций и Корнелия с самого детства росли вместе в доме сенатора Сатурнина. После гибели отца Либона — мать умерла еще раньше — и с согласия родственников мальчик навсегда перебрался на Палатин и — повзрослев — никогда не жалел об этом. Ему было здесь очень хорошо.

Родители Корнелии тоже рано отошли в Царство теней, так что сенатор и его жена Лепида всю свою любовь и нежность отдали двум детям — восьмилетнему тогда Луцию и пятилетней Корнелии.

Они росли и развивались, вместе играли и баловались, смеялись и плакали от детских обид. Но вот пришло время, когда они стали видеть друг в друге не только товарища игр, а нечто большее. Так зародилось великое вечное чувство, называемое любовью.

Сенатор и его супруга с удовольствием отмечали признаки этого и радовались про себя. Ни о чем так не мечтал Сатурнин, как о том, чтобы его дети соединили свои судьбы и жили вместе долго и счастливо.

Он — когда настало время — поговорил и с Луцием, и с Корнелией и убедился, что мечты его близки к осуществлению, Два года назад состоялась официальная церемония обручения, и сейчас — когда оба уже достигли совершеннолетия, можно было бы подумать и о свадьбе. Но старый сенатор медлил — в его планы жестко вмешалась политика. Необходимо было ждать, пока прояснится ситуация. Сатурнин хотел, чтобы счастье его детей было долгим и прочным, а потому не желал рисковать.

Его тайная, но упорная и бескомпромиссная борьба с Ливией могла закончиться чем угодно — даже ссылкой, даже казнью. А это повлекло бы за собой конфискацию имущества и лишение гражданских прав. Нет, не мог Гней Сентий Сатурнин пойти на это, не мог оставить самых дорогих ему людей нищими и гонимыми. Но и своими принципами поступиться не мог. Даже ради Луция и Корнелии. Оставалось только ждать, как повернется Фортуна, и уповать на милость олимпийских богов.

Либон — не посвященный до сегодняшнего дня в планы сенатора — был недоволен отсрочкой, но он привык доверять во всем своему благодетелю, и терпеливо ждал. Корнелия тоже томилась неизвестностью, однако — настоящая патрицианка и римлянка — безропотно приняла решение своего деда.

— Еще немного, дети мои, — сказал им как-то Сатурнин, еле сдерживая слезы. — Еще немного. Я уверен — все будет хорошо, и вы сможете стать мужем и женой. Только надо подождать. А уж потом будьте любезны предъявить мне моих правнуков как можно скорее.

Корнелия засмущалась и легко, словно лань, убежала в сад. Луций тоже почувствовал неловкость, но — мужчина — овладел собой и только кивнул.

— Как скажешь... отец.

Он редко называл так Сатурнина, несмотря на свою огромную любовь к нему. Тем приятнее было старому сенатору услышать такое выражение доверия в таком серьезном и болезненном вопросе.

Молодые люди по-прежнему встречались почти каждый день, хотя Либон — став совершеннолетним — получил право занять отцовский дом и воспользовался им. Но теперь они испытывали совершенно другие чувства по отношению друг к другу, что-то резко переменилось. Ведь если раньше, в детстве, они беззастенчиво целовались, прячась в кустах от бдительного педагога, купались вместе, спокойно сбрасывая одежду, и катались по траве, играя в борцов, то теперь малейшее прикосновение к телу другого вызывало у них то жар, то холод, распаляло сердца и кружило головы. Короче, это была любовь во всем своем многообразии.

— Как хорошо, что ты здесь, Луций, — сказала Корнелия, не делая попыток высвободить руку, которую молодой человек все еще нежно, но чувственно сжимал в пальцах. — Мне так тебя не хватало. Где ты был? Дедушка сказал мне, что это деловая поездка, но не захотел говорить, ни куда ты отправился, ни когда вернешься.

— Да, — задумчиво произнес Либон, вернувшись из плена сладких грез в суровую реальность. — Это действительно была деловая поездка. А куда я ездил — какая разница? Главное, мы опять вместе, правда, любимая?

— Давай прогуляемся по саду, — сказала вдруг Корнелия, то ли обиженная недоверием, то ли пытаясь совладать с любовным жаром, охватившим тело. — Тут так прохладно и тихо...