В зале стало совсем тихо. Все головы повернулись к Аттику. А тот сделал эффектную паузу и продолжал:

— Когда мы все стояли вокруг погребального костра, на котором лежало тело нашего повелителя, я видел нечто, о чем не осмеливался сказать до сих пор, ибо не предполагал, что среди нас найдутся такие маловеры, которые не захотят признавать очевидного.

Так вот, когда пламя уже охватило носилки, я, повинуясь какому-то внутреннему толчку, поднял голову, и хотя глаза мои — как и ваши — застилали слезы, вызванные невосполнимой утратой, увидел все же, как с неба спустилось облако, а душа Августа ступила на него и вознеслась вверх. С того момента я уже не сомневался. Ведь именно так, как говорят легенды, были взяты с земли на небо Ромул и Геркулес — смертные, которых боги приняли в свое общество.

Гатерий презрительно фыркнул.

— Тоже мне, доказательство! — воскликнул он. — Придумай что-нибудь получше.

Аттик был серьезен. Он не ответил на насмешку Гатерия и продолжал стоять с выражением благоговейного экстаза на лице.

— Это правда, почтенные сенаторы, — произнес он. — И я готов поклясться всеми богами Рима, что действительно видел то, что сказал. Пусть меня сейчас приведут к присяге!

Аттик соврал. Ничего он не видел и видеть не мог, ибо в то время, когда пламя пожирало тело цезаря, он был занят другим — подсчитывал прибыль, которую получил в результате нескольких ловких финансовых операций, проведенных через подставных лиц. Независимо от приказа Ливии, у него была и своя причина быть благодарным Августу и почтить его за это даже обожествлением.

Дело в том, что Аттик, когда одним из первых узнал о смерти принцепса, при первом же удобном случае отправил в Рим доверенного вольноотпущенника с секретными инструкциями. Об этом не проведал никто, даже Ливия. Аттик правильно рассчитал, что известия о кончине цезаря вызовут панику на Бирже, и можно будет использовать ее с выгодой для себя. Ведь имя Августа для римских граждан являлось синонимом стабильности, а когда умирает стабильность, наступает хаос. И предприимчивый сенатор не ошибся — его агенты быстро провернули несколько сделок, а он положил в карман кругленькую сумму и остался весьма доволен своей изобретательностью.

Но его заявление в сенате произвело впечатление. Неизвестно, поверили ли собравшиеся словам Аттика или нет, но возражать больше никто не стал. Даже Гатерий лишь махнул рукой:

— Ну, пошло-поехало, — сказал он Сатурнину. — Таким болванам впору молиться не Августу, а дубовым колодам., как варвары в Британии. Что ж, они сами роют себе яму. Помяни мои слова, скоро в Риме плюнуть будет нельзя, чтоб не попасть в какого-нибудь нового бога, придуманного нашими почтенными коллегами-сенаторами. А когда не хватит места для очередного идола, они начнут ломать старых. И тогда уж даже Юпитеру может не поздоровиться.

Значительным большинством голосов сенат принял решение считать цезаря Августа богом и воздвигнуть ему храмы и алтари во всех городах Италии, не исключая столицы. Тут же была создана коллегия жрецов для попечительства над новым культом, а во главе ее — по предложению того же Аттика — поставили Ливию, как жену и самого близкого Августу человека.

Плавтий Сильван, пользуясь случаем, предложил присвоить Ливии титул Августы, дабы приблизить ее к божественному супругу. И это было принято и официально оформлено.

Еще один лизоблюд хотел даже немедленно наградить Тиберия титулом Отца Отечества (самым почитаемым после императора званием в Риме; Август получил его лишь спустя годы тяжелого труда на благо страны). А Ливию, соответственно, именовать Матерью Отечества в честь ее огромных заслуг в деле укрепления государства.

Но поскольку еще ни одна женщина в истории не носила подобного титула, Тиберий почел за лучшее отказаться от таких почестей от имени обоих. Он сказал, что его почтенной матери врожденная скромность не позволяет воспользоваться теми искренними чувствами, которые питает к ней римский народ, а он сам еще слишком мало сделал и не заслуживает пока столь громкого титула. Может, попозже...

Подхалимы отлично его поняли и начали аплодировать. Сенатор Сатурнин сидел, безучастный ко всему. Но неугомонный Гатерий снова пустил свою стрелу:

— Достойные коллега, — сказал он с гробовой серьезностью. — Позвольте и мне внести предложение. Тут очень много говорилось о заслугах почтенной Ливии, но не была почему-то упомянута одна из них, на мой взгляд — очень важная. Ведь кто, как не она, больше всех способствовал тому, что мы сейчас имеем удовольствие приветствовать здесь нашего повелителя, кто, как не она, потратил столько сил, чтобы верховная власть, в конце-концов, попала в руки сего достойного мужа, который сейчас стоит перед нами? Именно Ливия сделала для этого все, что могла, а мы, достойные сенаторы, словно забыли о ее самоотверженности.

Так вот, чтобы исправить это досадное упущение, прошу вас позволить почтенному Тиберию носить не только имя отца, как то принято у римлян, но и имя матери. Тиберий Цезарь Август Ливиген! Звучит, а?

И старый наглец уселся на место, язвительно улыбаясь. Это была уже прямая насмешка — хлесткая, жестокая. Зал отреагировал испуганным молчанием. Только глупый Сильван сгоряча хлопнул несколько раз в ладоши, но и он быстро понял истинный смысл слов Гатерия.

После долгой напряженной паузы Тиберий снова задвигал челюстями и произнес, глядя в пол:

— Благодарю, почтенный Гатерий. Но думаю, что можно обойтись и без этого. Обещаю, скоро ты узнаешь причины моего отказа. А теперь, достойный сенат, давайте закончим на сегодня. Объявляю заседание закрытым.

Он тяжело спустился с трибуны и направился к выходу, ни на кого не глядя. Сенаторы начали вставать со скамей; они молча поправляли складки своих тог, пристальными взглядами провожая удаляющуюся фигуру Тиберия. Потом тоже стали спускаться по ступенькам и — по одному или группами — покидать помещение Юлийской курии, где сегодня было принято столько важных, поворотных в римской истории, решений.

— Ну, что? — спросила с интересом Ливия, когда Тиберий вернулся на Палатин после заседания сената. — Как прошел первый день в новой роли?

— Нормально, — буркнул Тиберий и приказал рабу принести крепкого тронтского вина.

— Ты не в духе? — проницательно заметила мать. — Неужели неприятно быть всесильным правителем?

— Что случилось с Агриппой Постумом? — угрюмо спросил Тиберий. — Откуда взялся этот приказ? А если сенат потребует установить подлинность документа, что тогда?

— Успокойся, — улыбнулась императрица. — С приказом все в порядке. Цезарь сам написал его, при мне.

— Да ну? — Тиберий с сомнением посмотрел на мать, но в дальнейшие подробности предпочел не вдаваться. Так спокойнее.

Слуги принесли вино и легкую закуску, и новый цезарь тут же осушил полный кубок.

— О чем еще шла речь на заседании? — спросила; Ливия.

Она старалась держаться непринужденно, свободно и раскованно. Еще не пришло время как следует надавить на сына. Пусть поглубже заглотит крючок. А уж потом...

— Тебе присвоили титул Августы, — нехотя сообщил Тиберий. — И назначили главной жрицей бога Августа. Надеюсь, твое тщеславие теперь удовлетворено?

— Не совсем, — краем рта усмехнулась Ливия. — А почему ты не захотел, чтобы меня именовали Матерью Отечества? Разве я не достойна этого?

«Уже все знает, — подумал Тиберий с невольным уважением. — Надо с ней держать ухо востро. Ну, ничего, дай мне только немного укрепить свое положение, и тогда я покажу, кто настоящий хозяин в Риме».

Сейчас оба они хотели, чтобы Тиберий покрепче взялся за государственный руль, но цели при этом преследовали каждый свою, а значит — конфликт в будущем был неизбежен. Ливия уже сейчас начинала это понимать, ее сыну еще предстояло сделать подобный неутешительный вывод.

— Ты достойна любого титула, матушка, — примирительно ответил он. — Но дай срок. Сейчас еще рано, а уж потом, когда мы с тобой как следует придавим этих крикунов, я. присвою тебе все звания, которые ты только пожелаешь.