— Бессмыслица.

— Время поджимает, да? — заметил капитан иронически. — Пожалуйста.

Перед глазами Славика внезапно вспыхнуло ослепительное пламя. Он испуганно вздрогнул. Капитан держал в пальцах горящую спичку.

— Теперь моя гипотеза кажется вам более приемлемой? Или вы продолжаете утверждать, что ваша жена была уже мертвой?

Славик смотрел, как огонь подступает к пальцам капитана, пожелтевшим от никотина, как белое деревянное тельце спички чернеет, обугливается, коробится, безжалостно сжигаемое догорающим, укорачивающимся огоньком, и его сознание мало-помалу начинало просветляться. Словно эта внезапная, ослепительная вспышка вместе со словами капитана («Вы продолжаете утверждать, что ваша жена была уже мертвой») высекла в мозгу искорку, предвестие света в конце темного тоннеля. Когда я пришел домой, Гелена была уже мертвой. Да, вот на чем я свернул себе шею: Плахи. В сознании всплыли кошмарные минуты, когда он сидел на корточках возле Гелениного бездыханного тела, с ужасом прислушивался к шагам на лестнице, близившимся к двери, и судорожно придумывал объяснение для этого балбеса: Когда я пришел домой, Гелена была уже мертвая. Это объяснение так крепко засело у него в памяти, что он с непостижимо тупой инерцией построил на нем свою защиту. Но ведь достаточно было сущего пустяка, чтобы выкрутиться без ненужных осложнений; достаточно было сказать: да, я был в ту ночь дома, но, когда уходил, Гелена еще жила.

Славик смотрел, как капитан машет в воздухе спичкой, уже обжигавшей ему пальцы, как наконец злобно бросает ее в пепельницу, а про себя думал: нет, у них нет против меня никаких веских улик, ничего, разве что мои волосы под ее ногтями, а это вовсе не доказательство, есть еще выход, еще не конец…

Он взял со стола коробок, чиркнул спичкой, глубоко с наслаждением затянулся и, по возможности искренно глядя в глаза капитана, сказал:

— Хорошо, я скажу вам, как было на самом деле.

Мать, погруженная в мрачное раздумье (о чем она размышляет?), отгороженная своим вызывающе презрительным равнодушием, оторвала взгляд от носков своих туфель, и в ее усталых глазах, полуприкрытых тяжелыми, опухшими веками, проступили неуверенность и недоверчивое ожидание: что он опять надумал, не подведет ли ее? Можно ли вообще на него полагаться, если он уже столько раз шел на попятную?

Капитан тоже был удивлен.

— Значит ли это, что вы намереваетесь изменить свои показания?

— В одном только пункте.

Капитан сел за стол, неприметным движением головы велел подпоручику включить магнитофон.

— Слушаю.

— Когда я пришел домой, Гелена была пьяна…

— Ага. Значит, еще жила…

Славик обошел молчанием его язвительное замечание и спокойно продолжал:

— Естественно, я возмутился. Стал упрекать ее. Вы же прекрасно понимаете, что это отнюдь не вызывало у меня восторга… она была беременна и обещала бросить пить… Правда теперь, когда я узнал то, о чем рассказала Вера Мразова, многое представляется мне в ином свете. Если бы Регора не наболтал ей всей этой чуши… по сути, он во всем виноват…

Капитан прервал его деликатным, неназойливым покашливанием, и Славик в свое оправдание пролепетал:

— Да, да… понимаю… это не столь важно. Словом, мы поссорились. Ссора была достаточно бурной, в таком состоянии она бывает страшно агрессивной…

— Бывала… — проворчал капитан как бы для себя.

Славик неприязненно покосился на него, но минутой позже ему все-таки удалось подавить свое раздражение, и он торопливо закончил:

— Это было не впервой, что она выдрала у меня клок волос. Ну и… поняв, наконец, что нет смысла разговаривать с ней… в таком состоянии, я пошел к матери. Это, собственно, все.

Мать внимательно слушала его, ее отрешенное лицо снова понемногу оживало; когда он кончил, она довольно, одобрительно кивнула.

Ее реакция не ускользнула от капитана.

— Это так, пани Славикова?

Мать вынула из сумочки сигарету, подождала, пока капитан чиркнул спичкой; прикурив, она легким кивком поблагодарила его. Капитана порадовало — во всяком случае Славику так показалось, — что наконец-то он выманил ее из раковины оцепенения; решив воспользоваться ее неожиданным расположением (словно счел его за желание помочь ему), он задал ей вопрос, который, по-видимому, был заранее обдуман и тщательно сформулирован: он ждал лишь удобной минуты, минуты, когда этот вопрос мог бы возыметь наиболее сильное действие:

— Вы знаете инженера Дворского?

— Пана инженера Дворского? Из нашего дома?

— Да, того самого.

— Естественно. Мы соседи. Живем на одной площадке. Симпатичный человек.

Ее ответ, похоже, удовлетворил капитана; он приветливо улыбнулся, а это не предвещало ничего хорошего. Его настрой отозвался в Славике каким-то тревожным, угрожающим сигналом; он предостерегающе, в упор уставился на мать: внимание, будь начеку, разве не видишь, как он заманивает тебя в ловушку?

— Вам несомненно приятно с ним встречаться, коль он вам так симпатичен, — продолжал капитан дружелюбно. — Согласно его свидетельским показаниям, он видел вас в ту ночь, около двух часов, когда вы возвращались домой… в вашу квартиру, — уточнил он и, чуть помедлив, добавил: — Вместе с вашим сыном.

Из коридора доносились торопливые шаги. Славик непроизвольно повернул голову к двери, словно в предчувствии новой беды, и облегченно вздохнул, когда шаги миновали дверь и мало-помалу затихли.

Мать спокойно, без колебаний сказала:

— Вполне возможно.

Ее мгновенное согласие явно огорошило капитана.

— Стало быть, вы признаете, что возвращались около двух часов ночи в вашу квартиру?.. Вместе с вашим сыном? — задал он ей контрольный вопрос, словно хотел удостовериться, что правильно понял ее предыдущие слова.

— Признаю.

Славика встревожило спокойствие матери. Более того, она как-то даже странно, приподнято улыбалась; вид у нее был опасно самоуверенный и целеустремленный, словно она созрела для бесповоротного решения, которого уже никто и ничто не изменит, словно с этой минуты взяла на себя смелость действовать по своему усмотрению, раз уже окончательно убедилась, что должна рассчитывать только на себя, ибо союз с ним может ее уничтожить.

— Любопытно, — заметил капитан в задумчивости. — А смею ли спросить, откуда вы возвращались вместе?

Славик напряженно вперился в мать. Уверенность, с какой она начала вести себя, его совершенно сбила с толку; он вдруг растерялся, обессилел. Ему уже не оставалось ничего другого, как пассивно следить за развитием событий: сейчас карты раздавала она.

— Из квартиры сына, — прозвучал ответ.

Она, что, совсем рехнулась? Не соображает, что топит его? Ее же слова ставят под сомнение, нет, начисто опровергают то, что он сказал минуту назад. Она сама изобличает его еще в одном обмане, теперь уже окончательно нет надежды, что капитан поверит ему. Как раз теперь, когда, казалось бы, он нашел единственно возможный и действенный способ защиты, она всаживает ему нож в спину, вместо того чтобы помочь.

Капитан подтвердил его опасения.

— Н-да, любопытно… Если память мне не изменяет, несколько минут назад ваш сын утверждал нечто иное. Когда дело дошло до этого, так сказать… семейного скандала, он был там один. А потом пошел к вам. Отказываюсь что-либо понять… в своих показаниях вы полностью опровергаете друг друга. Не могли бы вы как-нибудь договориться?

Ну ясно, теперь он может быть доволен; он столкнул нас лбами, наконец ему удалось то, к чему он стремился с самого начала — обратить союзников в противников.

Мать снисходительно улыбнулась.

— Все очень просто. Мой сын не хотел понапрасну впутывать меня в это дело. Но теперь, когда пан инженер Дворский сказал вам, что видел нас… в общем… нет смысла ничего утаивать. Да, я была там, когда они поссорились, а потом…

— Минуту, — перебил ее капитан. — Инженер Дворский видел, как вы вместе пришли к вам. И это существенная разница. Это вовсе не значит, что вы были в квартире вашего сына… Но еще дело в том, что таксист видел, как в квартиру пана режиссера шел только он. Он один. Вас таксист не видел, пани Славикова.