— Однако… — проговорил подпоручик, но капитан резко перебил его:

— Достаточно, товарищ подпоручик, достаточно. — Он отвернулся от сконфуженного подпоручика и коротко приказал: — Уважаемые, комедия окончена! Приступаем к делу! Фотографии, отпечатки, не теряя ни секунды? Пан доктор, что скажете относительно времени?

Врач склонился к Гелене, с минуту обстоятельно ее осматривал, затем прижал пальцы к тому месту на коже, которое было густо усеяно фиолетовыми пятнами. Славик быстро отвел глаза — хотя таблетка уже начала действовать, он не в силах был вынести это зрелище. Реакция его уже была замедленной, ему казалось, будто он смотрит фильм, который сам когда-то отснял, но очень, очень давно — о нем осталось лишь смутное воспоминание.

Сознание его непроизвольно отметило высокого полного мужчину в клетчатой рубашке, увешанного фотографическими приспособлениями; приземистого паренька с тщательно постриженной черной бородкой и усиками, свисающими по уголкам рта, который — как казалось Славику — хотел посыпать всю квартиру каким-то порошком; он с удивлением наблюдал за хилым, гладко выбритым молодым человеком, как тот прилепил на деревянный порог меж кухней и гостиной прозрачную гуммированную бумажную ленту, а потом отлепил ее; Славика это настолько заинтересовало, что он не мог удержаться от вопроса — что, собственно, тот делает? И узнал, что это самый надежный способ снятия кровяных пятен. Нужно запомнить, оживился Славик, пригодится, когда буду снимать какой-нибудь детектив. Туда-растуда твою птичку, этот транквилизатор действует весьма странно, я в полной эйфории.

В общем, мне повезло, подумал он. Теперь, когда чуть опомнился, все представилось ему в более выгодном свете — даже хорошо, что Гелену обнаружила старая Кедрова. И больше всего его утешало, что он пришел сюда без матери. Она ни в какую не хотела отпускать его одного, опасаясь, что без нее он не справится и наверняка все погубит, но в конце концов должна была уступить его настояниям. Он, конечно, мог представить, каково ей сейчас: с беспредельным страхом цепенеет она в ожидании развязки и терзает себя, что отпустила его одного, не подозревая при этом, как тем самым облегчила его положение. Без нее он чувствовал себя гораздо уверенней, ее присутствие лишь давило бы на него. Теперь он ясно сознавал: это его дело. Это касается только меня, и я должен один на один противостоять опасности! Уже давно пора было понять, что единственный человек, на которого могу положиться, это я сам. Возможно, позже окажется, что я был слишком самонадеянным и отчаянным, но пока все в порядке. Так и должно быть!

Жизнь человека, словно рухнувший мост, вспомнил он Геленины слова; иногда ее тянуло пофилософствовать, и ей хотелось, чтобы кто-то слушал ее; он шел ей навстречу — временами ее убийственно серьезные рассуждения были довольно забавными. Мост разрушен, остались лишь две опоры — одна на левом берегу, другая на правом, единственные две истины: рождение и смерть. И человек должен пройти по этому НИЧЕМУ, которое соединяет оба берега. Он должен каждым мгновением своей жизни, миллиметр за миллиметром, строить дорогу, которая свяжет эти две опоры. И на сколько миллиметров он продвинется вперед, столько же миллиметров дороги, которую он выстроил, за его спиной опять рухнут в реку; вернуться нельзя — разве только в воспоминаниях. И я уже не могу вернуться, мелькнуло в голове, но гнусавый голос доктора прервал его (или Геленины) бредовые раздумья и воспоминания:

— Итак, если судить по трупным пятнам, смерть наступила не ранее трех часов назад. Я бы даже сказал, — врач поковырял в носу, — тому примерно шесть часов. Пятна слишком отчетливы и под давлением…

Славик страдальчески посмотрел на капитана и укоризненно сказал:

— Я должен это слушать? Это же моя жена…

— Простите, товарищ режиссер, — извинился капитан. — Вы смогли бы ответить на несколько… так сказать… информативных вопросов?

— Думаю, смогу.

— Отлично. В таком случае мы можем пройти… если не ошибаюсь, это ваш кабинет? — Капитан приблизился к двери.

Когда он там побывал? — подумал Славик изумленно. Я этого даже не заметил. Черт бы побрал этот транквилизатор.

Они перешли в кабинет. Капитан без устали чему-то радовался; на сей раз радость у него вызвала пишущая машинка.

Все проходило неожиданно гладко. Славик без какой бы то ни было нервозности повторил версию, которую они выработали вместе с матерью.

Телестудию он покинул в пятнадцать минут пополуночи. Пошел не домой, а к матери, поскольку она звонила ему около семи вечера и просила зайти, дескать, ей нездоровится. Подтвердить это может его ассистентка, барышня Лапшанская, которая говорила с матерью по телефону.

Имя. Адрес. В порядке.

Примерно в час ночи он вышел из машины на Шафариковой площади и пошел к матери. Подтвердить это может водитель и та же ассистентка. Кроме них, в машине был заслуженный артист Карол Антошка, но тот, правда, спал и, вероятнее всего, ни о чем помнить не будет.

Имя и адрес водителя?

Ян Белик. Адреса он не знает.

В порядке. Они это легко выяснят. Адрес матери?

Дунайская улица, номер такой-то.

Почему его не подвезли к самому дому матери?

Он был крайне утомлен, хотел немного проветриться, и кроме того, от Шафки до дома матери всего каких-нибудь сто метров. В самом деле. По дороге к матери он встретился на Шафариковой площади с писателем Миланом Плахим.

Имя. Адрес. В порядке. Как долго он пробыл у матери? В котором часу вернулся домой?

Домой он вообще не пошел. Остался у матери до утра.

До утра? То есть вообще не пошел к своей жене?

Нет, так как ее не было дома.

Откуда он знает, что ее не было дома, раз вообще не заходил сюда?

Потому что две недели назад она уехала к своей сестре в Прагу и, по договоренности, должна была вернуться лишь сегодня вечером. Подтвердить это может ее сестра. Знают об этом и другие люди.

Имя и адрес сестры жены? В порядке. А кто эти «другие люди»?

Например, члены съемочной группы.

В порядке, проверить это им не составит труда.

— Неужели вы не знали, что ваша жена вернулась раньше и ночью была дома?

— Нет, не знал!

— Вы обнаружили это только сегодня утром, когда она уже была мертвая, так?

— Именно так.

— Как вы объясняете себе ее преждевременное возвращение?

— Никак. Я никак не могу его объяснить. Думаю, об этом скорей должна знать ее сестра.

— В порядке. У вас в квартире есть какая-нибудь крупная сумма денег в наличии, какие-нибудь ценности, сберегательные книжки и так далее?

— Есть.

— Что?

— И то, и другое.

— Вы могли бы мне это показать?

Славик встал и подошел к письменному столу. Выдвинул нижний ящик и стал рыться в бумагах. Достал сберкнижку и конверт с десятью пятисотенными.

— Вот.

— Все?

— Все.

— И вы не боитесь держать открыто, вот так, в ящике письменного стола столько денег?

— Пять тысяч. Вам кажется это много? А сберегательная книжка под шифром, известным только мне.

— Ну, что ж, как вам угодно. Хотя… знаете ли, не вводи вора в искушение. На такой случай даже статья предусмотрена!

— На какой?

— В порядке. Ваше дело. Иными словами, ограбление как мотив вы исключаете.

— Разумеется.

— А ваша жена?

— Что?

— Нету ли у нее кое-чего припрятанного в чулке?

— В чулке — нет. У нее все зарыто на Мартинском кладбище. Но официально в том гробу ее бабушка…

Капитан злобно наморщил лоб:

— Кажется, товарищ режиссер, вы довольно мило развлекаетесь.

Славик в упор поглядел на капитана:

— Товарищ капитан, если бы у вас убили жену, вы что, первым делом думали бы о деньгах?

— Возможно, вы правы, — сказал капитан, чуть помедлив, и встал. Оба замолчали.

Капитан, словно бы желая перекинуть мост через пропасть, вдруг разверзшуюся между ними, и снова наладить контакт, подошел к фотографии, висевшей на стене возле книжного шкафа. Это была фотография отца в коричневой деревянной рамке, старая, пожелтевшая фотография, которую Славик особенно любил: отец — в белой рубашке апаш, на голове берет — улыбался от уха до уха и с добродушным вызовом глядел на мир, словно хотел схватиться с ним из какого-то неистового озорства.