Взглянем на хронологию их творчества, раскидаем написанное по пятилеткам, как это было принято в советские годы.

Шестая пятилетка (1956–1960) — три повести: «Страна багровых туч», «Извне», «Путь на Амальтею» и рассказы.

Седьмая пятилетка (1961–1965) — восемь повестей: «Возвращение», «Стажёры», «Попытка к бегству», «Далёкая Радуга», «Трудно быть богом», «Понедельник», «Хищные вещи века», «Улитка на склоне» и рассказы — абсолютный рекорд!

Восьмая пятилетка (1966–1970) — шесть повестей: «Гадкие лебеди», «Второе нашествие марсиан», «Сказка о Тройке», «Обитаемый остров», «Отель», «Малыш» — тоже очень неплохо.

Девятая пятилетка (1971–1975) — четыре повести: «Пикник», «Град обреченный», «Парень», «Миллиард» — заметное снижение темпа.

Десятая пятилетка, объявленная партией как пятилетка эффективности и качества (1976–1980) — всего одна (!) повесть (сказку намеренно не считаю, как не считал и другую сказку в предыдущем периоде) — «Жук в муравейнике» — вещь высочайшего качества, но вот с эффективностью — полный провал.

Можно, конечно, попытаться объяснить этот спад усталостью авторов. Но почему же тогда в одиннадцатой пятилетке (1981–1985) получилось всё-таки две повести — «Хромая судьба» и «Волны гасят ветер», а также пьеса? «Пять ложек эликсира» я тоже считаю пьесой. И даже в двенадцатой пятилетке (1986–1990), когда АН был уже серьезно болен, все равно две вещи: большой роман «Отягощённые злом» и пьеса — «Жиды города Питера». Почему?

Да потому что именно во второй половине 70-х Система давила их всей мощью своей — внешние тут были причины, а не внутренние. И может быть, вдвойне ужасным было это давление, потому что именно тогда Стругацким довелось увидеть десятки выдавленных из страны лучших людей и ещё сотни тоже не худших, но раздавленных, превращенных в ничто, как Владлен Глухов из «Миллиарда». Вот этот образ, наверно, и был для них ежедневным кошмаром, напоминанием: только бы не скатиться на этот уровень, только бы удержаться, вытерпеть, сдюжить…

АБС никогда не любили и не умели бороться за себя, во всяком случае, только за себя. Вот почему столкнувшись со столь жёстким сопротивлением Системы, они, уже имея определённый вес в обществе и обретя боевой опыт, невольно стали сражаться и за других тоже — за всех хороших писателей как своего поколения и старше, так и за молодых. За молодых особенно. Ведь этим начинающим авторам, входящим в литературу в самый глухой, застойный период нашей истории, особенно не повезло. Им, беднягам, «опоздавшим к лету», было ещё труднее, чем самим Стругацким, пробиваться к читателю. Это поколение, рождённое в конце сороковых — начале пятидесятых, оказалось поколением потерянным. Вообще в литературе, а в фантастике — особенно. Печататься было решительно негде. «Молодая гвардия» под эгидой цекамола пыталась узурпировать почти монопольное право на издание фантастики. Из последних сил держались лишь «Детская литература», да ещё «Знание», но и там цензура давила всё, что можно.

Формально при СП СССР существовала комиссия по работе с молодыми авторами, призванная помогать начинающим, наставлять их на путь истинный и проводившая ежегодные совещания молодых писателей. И вот, в значительной степени благодаря активной деятельности АБС, комиссия эта, в конце концов, обратила своё внимание и на фантастику. А начиналось всё так.

В Ленинграде ещё с самого начала 1970-х существовал при Доме писателей, точнее даже при секции фантастики семинар, организованный лично замечательным человеком и писателем-фантастом Ильей Иосифовичем Варшавским. Но он, к великому сожалению, в 1973-м серьёзно заболел, а 4 июля 1974-го ушёл из жизни. Поэтому именно в 1973-м БН начал подменять Варшавского в этой роли, а следующий год можно считать в полной мере годом рождения семинара Бориса Стругацкого, семинара, который существует по сей день, семинара совершенно уникального. Другого такого не было и нет во всей отечественной литературной жизни.

БН по-настоящему увлёкся новой для него педагогической работой. Он оказался талантливым учителем, он притягивал к себе всё лучшее, что было тогда в молодой фантастике и вовремя, тактично, но жёстко отталкивал от себя всё чужеродное и вредное. Семинар оказался прекрасной школой (не только литературы, но и жизни) для целого поколения советских (ныне российских) фантастов. Этот удивительный коллектив учил, воспитывал, образовывал тех, кто хотел становиться умнее, честнее, опытнее. И он же безжалостно отторгал карьеристов, бездарей, интриганов.

Примерно то же происходило и в так называемом семинаре у Белы Клюевой в 1960-х. Медведев, например, туда просто не вписался, а, скажем, Юрий Котляр со своими ура-патриотическими замашками был с позором изгнан. Но отличие нового ленинградского семинара состояло в том, что в редакции Жемайтиса, как мы уже рассказывали, собирался всё-таки некий клуб по интересам — там точно так же, как и у Громовой, и у супругов Евдокимовых, и в ЦДЛ на комиссиях по фантастике, не было официальных руководителей, мэтров. А БН изначально стал именно мэтром, почувствовав, что это его своеобразная миссия, ведь к тому моменту уже не один думающий писатель-фантаст не мог сомневаться в безусловном лидерстве АБС.

Помимо всего прочего, семинар стал настоящей отдушиной для БНа. Это было дело, которому хотелось посвятить жизнь, это была возможность общаться с единомышленниками и собственными руками лепить этих единомышленников из ещё не оперившихся, не определившихся в жизни юнцов. Это было увлекательно, это было здорово! Это была настоящая живая жизнь на фоне удушливого кошмара непрерывной войны с бюрократами от литературы. И замечательно было именно то, что семинар возник спонтанно, без всяких комсомольских инициатив, на личном энтузиазме сначала Варшавского, а затем БНа. Наверно, и особая аура Ленинграда — города с необычной историей, города интеллигенции, города с амбициями столицы и всё-таки уже не столицы — сыграла тут свою роль. В Москве, возле самого сердца спрута (а есть ли у спрута сердце?), всё было намного сложнее. Потому московский семинар фантастов и возник существенно позже — только 11979 году. Но разговоры о нём, разумеется, начались и в Москве уже тогда.

И, разумеется, АН являлся центром этих обсуждений. Он тоже был учителем, но совершенно иного толка. Не случайно в последние десять лет жизни за ним прочно закрепится прозвище «сэнсей» — с лёгкой руки Юрия Иосифовича Чернякова. И не только потому, что был АН японистом, просто он действительно был учителем восточного типа. Он умел и любил выступать на большой аудитории — как бы читая проповеди; и он умел и любил работать с каждым индивидуально. Сколько писателей вспоминают о встречах с ним, определивших их судьбу! Скольким помог он разобраться в себе, скольким напомнил о вечных истинах, скольким указал на опасные ошибки, которых сам человек зачастую увидеть не способен, скольким, наконец, он просто помог своим добрым словом, по существу благословив на литературный труд.

Сэнсей в Москве и мэтр в Питере сформировали новое поколение отечественных фантастов. Сформировали лучшую часть наших сегодняшних авторов. А вот называть кого-то поименно не хочется. Дальше, по ходу рассказа мы не раз и не два упомянем учеников АБС, но перечислять их здесь и сейчас считаем неправильным уже хотя бы потому, что и БН и АН, как правило, отказывались делать это: всех не назовёшь, а кого-то забыть — несправедливо. И мэтр, и сэнсей называли конкретные имена, когда рекомендовали авторов в Союз, в издательство, в журнал, в коллективный сборник, когда заступались за них в своих письмах в ЦК или в Госкомиздат. А в интервью и воспоминаниях они воздерживались от этого. Воздержимся и мы.

Для данного этапа совместной биографии АБС существенно то, что к середине 70-х их борьба с Системой за свою творческую свободу постепенно перерастала в борьбу за фантастику в целом, за то чтобы лучшее в ней могло жить и развиваться, а худшее — уходило навсегда. О, какую неподъёмную задачу взвалили они на себя!