Ночные концерты после всех спектаклей стали доброй традицией — ехали либо к Высоцкому на Беговую, либо к Манину. А могли и специально созвониться, без всякого посещения театра, их тогда тянуло друг к другу. Где ещё встречались? Безусловно, у Громовой. И было ещё одно выдающееся «клубное» место, его вспоминают многие. У Александра Дмитриевича и Нелли Михайловны Евдокимовых на Комсомольском проспекте, в квартире над высокой аркой сталинского дома собирались тогда и все фантасты новой молодогвардейской плеяды, и многие другие талантливые люди литературной Москвы.
Вспоминает Людмила Абрамова:
«К ним можно было прийти в любое время дня и ночи, и всегда был тут же готов кофе, и гора шоколадных конфет, и если была острая потребность, то делался и какой-то бутерброд, всегда было накурено, умно, шумно, страшно весело. Володя там был царь и бог. Нелли — переводчица НФ с английского для издательства „Мир“ в основном; Саша — публикуемый библиограф. Помимо фантастики, чем особенно знаменит, поэзия — наш серебряный век, и мастера перевода. Одна из его кличек среди книголюбов была — Сашка Клык. Он покупал, продавал, доставал любые книги. А для записи в трудовой книжке торговал газетами в киоске. По-моему, двигается мир такими, как Аркаша и Володя, а стоит мир вот на таких негромких подвижниках, как Евдокимовы».
Вспоминает Рафаил Нудельман:
«Он был книжный „жучок“ (проще говоря, спекулировал книгами), она — очень неплохая, энергичная переводчица с английского. Квартира была в основном пустая, нежилая какая-то, в коридоре вечно лежали пачки в типографской упаковке и просто книги, завернутые в бумагу, единственная приличная комната — гостиная, где стоял большой, набитый клопами диван. Помню, как Аркадий однажды брезгливо стряхнул с себя клопа, не выпуская рюмки из пальцев. (Ох, уж не тот ли это клоп, который вскоре стал Говоруном? — А.С.) И там висела на стене гитара — „для Высоцкого“. Там ему беззаветно поклонялись, там царил его культ, он туда часто заглядывал, там для него всегда была рюмка и гитара — выпить и сыграть, и он выпивал и пел очень щедро, (Речь явно идёт о периоде до 66-го года, потому что после 1968-го быстро закончились все и всяческие посиделки шестидесятников, в том числе и евдокимовские. — А.С.). Там я видел его с Люсей, в ту пору, когда шли переговоры о создании некого „Театра фантастики“, куда якобы готовы уйти от диктатора-Любимова несколько артистов во главе с Высоцким. (К этому будущему — несостоявшемуся — театру был написан, так, во всяком случае, говорил тогда сам Высоцкий, пародийно-космический цикл песен, начиная с „Тау Кита“. Я помню, спрашивал потом у Люси, как это всё сочиняется, и она сказала: „Во сне… Володя лежит, и вдруг у него начинает сильно стучать сердце… И я уже знаю, что сейчас он проснётся и станет записывать“.) Аркадий хохотал особенно заразительно. Они с Громовой вели эти переговоры о театре, дело продолжалось несколько недель, потом умерло как-то само собою, и это всё, чему я был свидетелем в этих отношениях. Но фантасты (АН, Громова, Мирер, Парнов и некоторые другие) собирались у Евдокимовых и сами по себе — им тоже охотно подавали рюмку, и вечера там проходили весело, в шумной профессиональной болтовне».
Вспоминает Юрий Иванович Манин:
«Насколько я знаю, ничем не была омрачена взаимная симпатия Аркадия с Володей Высоцким. Оба были крепкие мужики, знавшие себе цену, оба признавали друг в друге и уважали этот внешний образ, совпадавший с внутренним самоощущением.
В шестидесятые годы Аркадий с Леной жили у Киевского вокзала, а я — на Вавилова. Кажется, с Володей они и познакомились у меня. Володя приезжал после театра, перекусывал и брался за гитару. В те годы, когда мы общались регулярно, Володя дал зарок не пить, и во избежание соблазна бутылок на стол не ставили. Пение затягивалось далеко за полночь; стены были тонкие, но соседи никогда не жаловались.
Я и сейчас слышу, как Володя поет, скажем, песенку застенчивого боксера: „Бить человека по лицу я с детства не могу…“, а Люся, жена, смотрит на него такими глазами, каких я никогда больше не видел у женщины, ни тогда, ни потом».
Три года подряд они вместе отмечали день рождения Высоцкого. 25 января 1967 года торжество определенно происходило на квартире у Манина. Для остановившегося тогда у Юры его друга из Новосибирска Володи Захарова это был совершенно особенный день, он даже помнит, что была среда, потому что утром делал доклад на семинаре у Петра Леонидовича Капицы, а это для любого физика — как посвящение в рыцари. Так что перепутать этот Татьянин день ему было не с чем. В тот раз, кроме Захарова, на празднике были Стругацкие, Манины и Высоцкие (влюбленная Люся ему особенно запомнилась), ну и ещё был такой огромный человек Жора Епифанцев, с узнаваемым лицом — он тогда много играл в кино, и его фото даже продавали в киосках.
В 1968-м они, пожалуй, встречались уже на Беговой, но нет уверенности, что это опять день в день (всё было не так просто у Володи в ту зиму), но точно известно, что были подарены «Гадкие лебеди» — в рукописи, и рукопись была подписана и упакована в папку, и потом эту папку у Люси украли, и она даже знает кто…
А в 1969-м был их последний общий день рождения, и это тоже наверняка, потому что подарен был «Обитаемый остров», на этот раз уже с любовью переплетенный, с фотографией из Комарова и с подписью Бориса, «заверенной» Юрой Маниным… А на год раньше такую вещь подарить было ну никак невозможно. Отношения же между Люсей и Володей были к тому моменту уже весьма не просты, но они ещё были…
У Аркадия сложилась совершенно особенная дружба с Люсей, с её сыновьями, они общались ещё многие годы, и, когда Высоцкий оставил семью, он автоматически исчез из жизни АНа.
Вспоминает Людмила Абрамова:
«Я ведь ушла от него сама. Он просто боялся мне сказать, боялся, что я в этот момент умру. Не от самоубийства, просто так — оп! — и в дамки.
Володя понимал, что я нуждаюсь в каком-то костыле, в какой-то подпорке, которая меня могла бы спасти от сумасшедшего дома, и он разрешил мне оставить книги. Абсолютно всю фантастику. Со всеми автографами А и Б. Я цеплялась за них, как за последнюю соломинку.
И вот тут меня поддержал Аркадий — своими новыми книгами, своими рассказами, хохмами и бутылками коньяка.
Если бы я не прочитала „Стажёров“, если бы не уговорила Жору на ту встречу, если бы не было постоянного бытования этих образов в нашей жизни, моя жизнь сложилась бы гораздо хуже. Из обширного круга знакомых, общих с Володей за эти семь лет, со мной остались два человека — Жора и Аркаша. Не то чтобы другие забыли меня совсем, кто-то даже материально помогал, но такой моральной поддержки я больше ни от кого не знала. Как бы я после 68-го года сохраняла свой прославленный оптимизм и свою оглушительную смешливость, если б не было у меня возможности, хотя бы по телефону услышать Аркашин голос?..»
И, наконец, получается так, что последняя встреча с Высоцким была в начале 70-х у БНа.
Вспоминает Борис Стругацкий:
«Я был на спектаклях Высоцкого два раза. В Москве (22 сентября 1967-го. — А.С.) смотрели „Галилея“, а потом поехали к Высоцкому. Он был абсолютно трезв, все пили чай (народу набилось человек 20), и он пел. Тогда я впервые услышал „Парус“. А в Питере (это уже года на три или четыре позже) театр приехал на гастроли, и он пригласил нас на „Десять дней…“. В тот раз (через день-другой после спектакля) Высоцкий приходил к нам. Были у меня только Чистяковы. Высоцкий и здесь порывался петь („Давайте пройдемся по соседям, неужели ни у кого гитары не найдётся?“), но я ему не дал: было интереснее поговорить. Он снова был „в завязке“, веселый, энергичный, азартный спорщик. Мы сидели на кухне, пили чай и весь вечер разговаривали о театре, о Таганке, в частности, о „Рублёве“ Тарковского, обсуждали последние слухи. А ещё много говорили об уфологии и пришельцах. Высоцкого эта тема очень интересовала, тем более что мы же все астрономы».
