Да много было нас, младенческих подруг, На детском празднике сойдемся мы, бывало, И нашей радостью гремела дома зала, И с звонким хохотом наш расставался круг.
И мы не верили ни грусти и ни бедам,
Навстречу жизни шли толпою светлоокой;
Блистал пред нами мир, роскошный и широкий,
И все, что было в нем, принадлежало нам…
Строки юной красавицы, дочери профессора Московского университета по химии, физике и общей хирургии Каролины Яниш были известны всей литературной Москве. Поэт Николай Языков обращался к ней: «Да здравствуйте же вы и ваша творческая лира!» Каролина отличается к тому же блистательным остроумием, в совершенстве владеет несколькими живыми и древними языками и пишет стихи на восьми из них – об ее образовании отец позаботился со всей серьезностью академического ученого.
На этот раз, в непогожий день глубокой московской осени, Мицкевич находит свою мечту. Трудно поверить, но нет никого из близких, кто бы не восстал против его чувства. Из родных мест идут одно за другим негодующие и поучающие письма. Общение с русскими? После всего, что приходится переживать Польше? Светская жизнь, любовь в такое время?
Поэт отмахивается от непрошеных наставников. Здесь его сердечные друзья. Здесь он приобретает по-настоящему громкую славу: после единственного томика стихов, изданного в Вильно, выходят из печати в Петербурге и Москве его «Сонеты», которыми увлекается вся читающая Россия. И это при том, что написаны они на чужом языке, требуют перевода и осмысления. За переводы берется множество литераторов. Один из них – Петр Андреевич Вяземский.
Польским языком живо интересуется и его Малярка – Художница, как будет называть Каролину Яниш Мицкевич за ее несомненный живописный талант. Их сближало решительно все, чего бы они ни касались, чем бы ни начинали заниматься. Это мир такой духовной близости и взаимопонимания, чуткости и постоянной поддержки, о котором мог только мечтать «живой Вертер». Адам Мицкевич не колеблется – само собой разумеется, брачный союз. Он свободен в своих поступках – мать умерла, от других родственников он не зависит. Зато зависит, и полностью, Каролина.
Благополучие семьи в руках богатого дядюшки, располагающего немалым состоянием. Первая попытка Мицкевича, первый намек на сватовство – и все кончено. Профессор Карл Яниш непреклонен в своем отказе. Он полностью согласен с братом: отдать руку дочери ссыльному из литовской глуши! Нет, он уважительно относится к славе поэта, готов с симпатией отнестись и к самому соискателю, но ведь средств к существованию у Мицкевича никаких нет, а положение политического ссыльного, просто неблагонадежного человека ничего хорошего в николаевской России не сулит. Измученный и отчаявшийся Мицкевич в конце 1827 года уезжает в Петербург. Раз ему не суждена семейная жизнь, он предпочтет попытаться уехать как можно дальше. Если удастся, вообще за границу. Друзья берутся совершить немыслимое – выхлопотать паспорт для ссыльного.
«Я убедилась, что не могу жить без дум о тебе, убедилась, что моя жизнь всегда будет только цепью воспоминаний о тебе, Мицкевич! – летят вдогонку ему слова Каролины. – Что бы ни случилось, душа моя принадлежит тебе одному. Если мне суждено жить не для тебя, моя жизнь похоронена, но и это я снесу безропотно». Кто бы воспринял всерьез отчаяние двадцатилетней влюбленной. Время покажет – Каролина предсказала всю свою дальнейшую долгую жизнь.
Бороться за свое счастье, бежать с любимым, решиться на тайный брак было одинаково невозможно. Братья Яниши готовы на крайние поступки. Им ничего не стоит возбудить ходатайство о высылке «бунтаря» ради спасения дочери и племянницы. И тогда – Сибирь, глушь, если не хуже. Каролина надеется, что отъезд Адама поможет ей переубедить родных. Напрасно! Может быть, благодаря их тайной поддержке Мицкевич получает разрешение на выезд за рубеж.
В апреле 1829 года он получает долгожданный паспорт и, рискуя серьезными осложнениями, мчится не за границу – в Москву. Поэт не может себе отказать в горькой радости последнего свидания с той, которую уже видел своей женой. И потом, как знать, может быть, все как-нибудь устроится, обойдется? Об этой смутной надежде говорят прощальные строки, вписанные его рукой в альбом Каролины:
Когда пролетных птиц несутся вереницы
От зимних вьюг и бурь и стонут в вышине,
Не осуждай их, друг! Весной вернутся птицы
Законным их путем к желанной стороне,
Но, слыша голос их печальный, вспомни друга!
Едва надежда вновь блеснет моей судьбе,
На крыльях радости примчусь я быстро с юга
Опять на север, вновь к тебе!
Каролина протягивает Мицкевичу свой листок: «Прощай, мой друг. Еще раз благодарю тебя за все – за твою дружбу, за твою любовь…» Она умела держаться с достоинством, эта хрупкая красавица с огромными темными глазами. «Весь свет оставался в ее очах», – с болью будет вспоминать в конце своих дней поэт. В Петербурге, куда он едет из Москвы, есть едва ли не единственный дом, где он живет душой, где может, хоть и очень сдержанно, поделиться своими переживаниями. Это дом знаменитой пианистки и композитора Марии Шимановской.
Разойдясь с мужем, пани Марья решилась на огромное концертное турне по всей Европе, доехала до Москвы, позже перебралась в Петербург, где стала давать концерты и уроки. Ее самыми знаменитыми учениками стали члены императорской фамилии. У пани Марьи, тогда уже без малого сорокалетней, словно отказавшейся от личной жизни женщины, были дочери-подростки Хелена и Целина, предмет постоянных шуток А. Мицкевича. У Шимановской в ее квартире на Михайловской площади не переводились гости. Музыка и разговоры помогали Мицкевичу отвлечься от собственных горьких мыслей.
«Наш прославленный Мицкевич» – его теперь не называют иначе. Петербургская жизнь поэта – сплошной калейдоскоп. По одному только апрелю – маю 1828 года можно судить, как тесно он сходится с Пушкиным, не говоря о множестве иных знакомых. 30 апреля Мицкевич у Пушкина в гостинице Демута «долго и с жаром говорил о любви, которая некогда должна связать народы между собой». 11 мая они вместе в гостях у А.А. Перовского, 12 мая – у поэта из крепостных крестьян Федора Слепушкина, которому А. С. Пушкин только что помог избавиться от крепостной зависимости. 16 мая у Лавалей Мицкевич присутствует на чтении Пушкиным «Бориса Годунова». Спустя четыре дня оба поэта направляются к Олениным в Приютино, а 25 мая едут в Кронштадт. На набережной Невы целая толпа прощается с отъезжающим Мицкевичем: «Он стоял на палубе парохода и махал провожающим платком. Заходящее солнце озаряло его стройную фигуру, закутанную в плащ, казавшийся медно-красным».
В целях безопасности Мицкевичу пришлось оставаться на палубе и в Кронштадте, где шел досмотр пассажиров. Подсказанная друзьями предусмотрительность оправдала себя. Мицкевич вырвался из плена.
Поэт пускается в путешествие по Западной Европе. Заводит знакомства. Не слишком часто и не слишком много занимается поэзией. Преддверие польского восстания 1831 года поглощает все его силы. Он пытается принять в нем личное участие, пробирается на земли Царства Польского, но сам не верит в успех подобного выступления перед лицом всей мощи Российской империи. И оказывается прав в своих наихудших предсказаниях. Ему остается присоединиться к политическим эмигрантам, спешно направляющимся во Францию, чтобы не оказаться в Сибири. Париж не сулит никаких перспектив. У Мицкевича нет состояния, нет и постоянного заработка. Поэзия если и расходится, книгоиздатели не спешат расплачиваться с автором. Жить приходится на гроши.
А Каролина Яниш – она ждет. Несмотря на все события, в глубине души сохраняет искру надежды на чудо. Каждый год празднует 10 ноября – день их объяснения в любви. В Западной Европе и в России начинают издаваться ее стихи и блистательные переводы на другие языки Пушкина, Лермонтова, Баратынского, Языкова. Особенно ей удается немецкий язык. В Париже выходят ее «Прелюдии», где в переводе на французский представлены русские, польские, немецкие, английские и итальянские поэты. Белинский будет восхищаться «благородной простотой этих алмазных стихов, алмазных и по крепости и по блеску поэтическому». Сама поэтесса отзовется о своем поколении: «Нас Байрона живила слава и Пушкина изустный стих».
