Еще в 1966 году последовало решение правительства РСФСР о первоочередном создании в мемориальном доме единственного тогда в Советском Союзе музея Гоголя. Последующие девять лет потребовались для отселения жильцов и восстановительного ремонта дома – о подлинно научной реставрации вопрос не стоял. В результате был искажен вестибюль – сени, нарушена планировка обоих этажей. Тем не менее талызинский особняк получил путевку в жизнь, но без хозяина. Государственный Литературный музей от него отказался. Наспех найденный арендатор – 2-я Городская библиотека, в прошлом созданная по инициативе Н. К. Крупской под названием «Долой неграмотность» и единственная в Москве имевшая штат книгонош, доставлявших заказываемую литературу на дом, переделала все помещения для своих нужд, в том числе и гоголевскую половину, приспособленную под книгохранилище.

Борьба за Гоголя, в которую на этот раз вступила пресловутая «общественность», но главным образом МГО ВООПИК, привела к очередному восстановлению гоголевской половины и открытию в ней мемориала с типологической экспозицией из фондов Исторического музея. Но подлинно живыми комнаты писателя сделали москвичи. Среди их подарков были предметы обстановки 1840-х годов – от настольных часов, ковра в кабинете до каминного прибора, щипцов для снятия нагара со свеч. Повторение посмертной маски Гоголя подарила мемориалу внучка скульптора Н. А. Рамазанова, снимавшего эту маску. Предметы личного обихода писателя пришли от известного живописца, профессора Э. М. Белютина – фаянсовая чернильница из «флигеля Гоголей» в имении «Кибинцы», игольница, которую писатель брал с собой в дорогу, нотные альбомы. Кровать в кабинете покрыла великолепная русская шаль, кашемировая, «турецкая», как их называли, от известного искусствоведа и специалиста по теории реставрации А. Н. Лужецкой. Москвичи как будто дарили писателю то душевное тепло, которого ему так не хватало при жизни.

Но настоящим возрождением мемориала стали «Гоголевские среды» – оригинальная форма сценического рассказа об исследовании отдельных проблем творчества и обстоятельств жизни писателя доктора исторических наук, профессора, писателя Н. М. Молевой с участием блистательного созвездия актеров такого близкого сердцу Гоголя Малого театра. В них принимали участие на протяжении 12 лет Михаил Царев, Елена Гоголева, Борис Телегин, Эдуард Марцевич, Георгий Куликов, Пров Садовский, Александра Щепкина (правнучка великого актера), Борис Клюев, Виталий Соломин, Мария Овчинникова, музыканты Московской консерватории, певцы Большого театра.

Когда-то, в последние годы своей жизни, Н. В. Гоголь отдавал заработанные им крохи П. А. Плетневу для «потаенной передачи вспомоществования студентам Петербургского университета». Он не оставил после себя никакого имущества – растворился в России. И все, что делалось для его памяти в этих стенах, делалось так же бескорыстно, с великим уважением к тому, чья жизнь таким странным образом «закружилась у Арбата».

О нем ходили легенды. Множество легенд. О его отваге. Неколебимом мужестве. Лихой бойцовской удали. Умении беречь каждого солдата. «Я бы стыдился, – скажет он П. И. Багратиону, – предложить опасное предприятие и уступить исполнение другому».

Для Вальтера Скотта он тот легендарный Черный капитан, о подвигах которого говорит вся Европа. В его существование трудно было поверить, если бы не вполне реальный портрет, который украсил кабинет писателя и останется со Скоттом до конца его дней.

И еще – переписка. В ответ на письма романиста станут приходить написанные прекрасным французским языком очерки Отечественной войны, позже подарок – старинное кавказское оружие. Писатель в восторге от бесстрашного и благородного героя и почтет за честь послать своему необычному корреспонденту собственный портрет с дарственной надписью. А вообще жизнь Дениса Васильевича Давыдова была ярче и невероятнее любых легенд.

Детство… Село Бородино и «страна Пречистенка». На углу Всеволожского переулка и Пречистенки – городская родительская усадьба, где он родился, куда постоянно возвращался мыслями (Пречистенка, 13). Бородино – родовая отцовская деревня, где проходят все ранние годы. Вспоминая начало Бородинского сражения, Давыдов напишет: «Там, на пригорке, где некогда я резвился и мечтал, где с алчностью читывал известия о завоевании Италии Суворовым, о перекатах грома русского оружия на границах Франции – там закладывали редут Раевского… Слезы воспоминания брызнули из глаз моих…»

Д.В. Давыдов. Рисунок В. Лангрена. 1819 г.

Только тихой помещичьей жизни здесь никогда не было. Отец не расставался со своим полком. Сын рос, по собственным словам, «под солдатской палаткой».

Конец очередных маневров Полтавского легкоконного полка. В лагерь влетает на саврасом калмыцком коне А. В. Суворов. Без мундира и знаков отличия. В солдатской каске и распахнутой на груди белой рубашке. Он хочет сам поблагодарить солдат и офицеров, но не может не заметить девятилетнего мальчонку, рвущегося к его стремени. «Кто он таков?» – «Сын командира полка». И знаменитый разговор:

– Любишь ли ты солдат, друг мой?

– Я люблю Суворова; в нем все: и солдаты, и победа, и слава.

– О, помилуй Бог, какой удалой! Это будет военный человек; я не умру, а он уже три сражения выиграет.

Суворовское напутствие – разве не с него, собственно, и начиналась жизнь Дениса Давыдова? Но сам он считал иначе. Первые строки давыдовской автобиографии отмечают совпадение дней рождения «двух Денисов» – французского просветителя, философа Дидро и русского гусара, которые, по ироническому замечанию автора, почему-то оставили свой след в литературе.

Отдельным исследователям хотелось бы приписать Д. Давыдову превосходное домашнее образование. Но действительность выглядела иначе. Как в жизни Суворова, французский язык, танцы, самые поверхностные представления обо всем и ни о чем. Образованнейший человек своего времени, тонкий ценитель литературы, знаток истории и естественных наук, не чуждавшийся философии, Д. Давыдов всем был обязан самому себе. Просто надо было находить свободные от военной службы и друзей часы. Он одинаково скрывал свои занятия, свое трудолюбие и даже ту серьезность, с которой относился и к военному делу, и к литературному труду.

«Между порошами и брызгами, живя в Москве без занятий, – напишет Д. Давыдов о себе, – он познакомился с некоторыми молодыми людьми, воспитывавшимися тогда в университетском пансионе. Они доставили ему случай прочитать „Аониды“, полупериодическое собрание стихов, издаваемое тогда Н. М. Карамзиным. Имена знакомых своих, напечатанные под некоторыми стансами и песенками, воспламенили его честолюбие: он стал писать…»

Выбор службы не вызывал сомнений: конечно, армия! Семнадцати лет Д. Давыдов едет в Петербург для поступления в полк. Но на пути его желания стать кавалергардом два препятствия: небольшой рост и – недостаток материальных средств. Первое он преодолеет упорством, второе будет ощущать постоянно. Юнкером ему придется месяцами сидеть на одной картошке – на разносолы денег нет.

Впрочем, существовало еще и третье, самое главное препятствие – вольнолюбивый дух, который подскажет Д. Давыдову его первые поэтические произведения.

Всего три – стихотворение «Сон» и две басни. Девятнадцатилетний поэт не искал литературных связей, не пытался печататься. Да в этом и не было нужды: современники на лету подхватывают его строки. Кто в гвардии, Петербурге, Москве не знал их наизусть? «Сон» – иронический пересчет влиятельных особ. Басня «Голова и ноги» – бунт ног против бессмысленно командующей ими головы: «Коль ты имеешь право управлять, Так мы имеем право спотыкаться, И можем иногда, споткнувшись, – как же быть? – Твое величество о камень расшибить». Угроза царствующим особам! В «Реке и зеркале» баснописец высказывается еще откровеннее.