Двухэтажный, каменный, в глубине окруженного флигелями двора, он рисовался одной из тех городских усадеб которыми была так богата допожарная Москва (Пречистенка, 17). Приносит дому немалую известность и крепостной музыкант Бибиковых – Данила Кашин.

В 1831 году здесь побывает на балу А. С. Пушкин. Еще через четыре года дом будет приобретен на имя жены Д. Давыдова, «гене-рал-лейтенантши» Софьи Николаевны. «Что это за дом наш, мой друг, – напишет Д. Давыдов П. А. Вяземскому. – Всякий раз, как еду мимо него, любуюсь им, это Отель или дворец, а не дом».

Дом Д.В. Давыдова. Пречистенка,17. Гравюра

«Пречистенский дворец» – назовет его Д. Давыдов. Здесь будут написаны им знаменитая «Современная песня», стихотворения «Листок», «Я помню». Здесь побывают Е. А. Баратынский, П. А. Вяземский, Н. М. Языков, историк М. П. Погодин, герой Кульма и Бородина, двоюродный брат хозяина А. П. Ермолов. Д. Давыдов мечтает увидеть своим гостем Пушкина. Но всего через несколько месяцев Д. Давыдов посылает ему же в Петербург стихотворную челобитную, опубликованную в мартовском номере журнала «Современник» за 1836 год. Автор просит своего старого знакомца, ведавшего Московской комиссией по строениям, сенатора А. А. Башилова:

Но вряд ли дело было только в том, что дом не отвечал привычкам поэта-партизана и находился прямо напротив пожарного депо. По всей вероятности, возникают разногласия между супругами. Д. Давыдов бунтует против жестокостей крепостного права, оказывает покровительство беглым крестьянам, с которыми когда-то сражался в партизанских частях. Жена придерживается прямо противоположных взглядов. И здесь она берется за перестройку дома, которая не нужна поэту. В последнем письме из «Пречистенского дворца» в мае 1837 года Д. В. Давыдов напишет П. А. Вяземскому: «Что мне про Москву тебе сказать? Она все та же, я не тот…»

Состояние меланхолии было усилено смертью А. С. Пушкина, глубоко пережитой Денисом Давыдовым. В письмах с Пречистенки рождается своеобразная эпитафия поэта: «Пройдя сквозь весь пыл Наполеоновских и других войн, многим подобного рода смертям я был виновником и свидетелем, но ни одна потрясла душу мою, подобно смерти Пушкина. Какая потеря для России!»

Дениса Давыдова не стало в 1839 году в той же Верхней Мазе. Половодье размыло дороги. До ближайшего врача было 25 верст. Впрочем, жалея лошадей, Софья Николаевна за ним и не подумала вовремя послать. Шесть недель Денис Давыдов оставался после кончины в доме. Пока сошла вода и стало возможным перевести тело в Москву на кладбище Новодевичьего монастыря.

История же дома продолжалась. Уже в 1841 году «Пречистенский дворец» числится собственностью баронессы Е. Д. Розен. Новая владелица распорядилась сдать левое крыло под хлебную лавку, правое – под слесарное, седельное и портновское заведения. В 1861 году в том же правом флигеле располагается одна из первых в Москве фотографий – «художника императорской Академии фотографа И. Я. Красницкого». В течение же 1870-1880-х годов архитектор Г.-Т. Обер переделывает фасады обоих крыльев и придает им сохранившийся до наших дней вид.

Перед Октябрем «Пречистенский дворец» снова оказался в руках офицерской семьи. Вместе с его владелицей, вдовой генерал-лейтенанта О. И. Макшеевой-Машоновой, жил ее сын, подполковник Александр Николаевич, кстати сказать, староста приходской церкви Живоначальной Троицы.

Этот адрес оказался знакомым едва ли не всем французским историкам, занимающимся наполеоновскими походами. «Вы из Москвы? Как там Княжеский дворец на улице Никитская?» Уточнение не заставляло себя ждать: да-да, тот самый, напротив французского театра, где танцевали на балах наполеоновские офицеры.

Речь шла о доме № 26, на углу Большой Никитской и Леонтьевского переулка. В первые годы XIX века он принадлежал Г. Н. Орлову, с 1806 года перешел к полковнику Ренкевичу, а с июля 1812-го тому самому страстному театралу-любителю генерал-майору Познякову, о котором говорит в «Горе от ума» Чацкий:

Перед самым началом Отечественной войны он успевает построить длинный корпус по Леонтьевскому переулку с полуротондой во двор, где могла размещаться знакомая Грибоедову сцена.

Пожар счастливо обошел позняковскую усадьбу, и сюда после гибели в огне Апраксинского театра на Арбатской площади интенданты Наполеона перенесли спектакли французского театра. Вокруг полыхала Москва. Наступали холод и голод. На улицах ночи напролет горели костры, у которых грелись солдаты. Но Наполеон отдал категорический приказ открыть театр с ежедневными спектаклями. Молодые офицеры должны были иметь хоть какое-то развлечение в оставленном жителями враждебном городе, благо задержалась в Москве французская гастролировавшая здесь раньше труппа, а вместо погибших или безнадежно испорченных костюмов и декораций можно было использовать награбленное добро из соседних домов и церквей.

Но и этого развлечения для молодых офицеров Наполеону представляется мало. Интенданты получают следующий приказ: устраивать балы, где офицеры могли бы развлечься танцами с теми же француженками. О русских партнершах не могло быть и речи. Даже с выловленными по городу отдельными, в том числе крепостными, музыкантами отношения не складывались. Не помогали ни деньги, ни угрозы. И что самое удивительное – французские офицеры с полным пониманием относились к подобному проявлению русского патриотизма.

Выбор интендантов падает на находившийся по другую сторону улицы и также не пострадавший от пожара «Княжеский дворец». Сохранилось описание нарядной анфилады парадных покоев и танцевального зала с колоннами. Это был главный дом городской усадьбы древнего дворянского рода Стрешневых.

Театр «Парадиз». Большая Никитская, 26

Тщеславием, стремлением считаться знатностью, богатством в России еще с XVII века никого нельзя было удивить. И все же именно Стрешневы выделялись своей, как говорилось столетием позже, спесью, желанием показать значительность своего рода, хотя единственным реальным поводом для фамильной гордости оставалось то, что супруга Михаила Федоровича Романова Евдокия Лукьяновна происходила из Стрешневых. И тем не менее. В своем приобретенном подмосковном имении Покровском (Стрешневе) бережно хранили они сложнейшее родословное древо, составляющее главное украшение барского дома и позволявшее наглядно увидеть все родственные связи Стрешневых. Сама по себе покупка Покровского-Стрешнева в 1664 году Родионом Стрешневым свидетельствовала не о хозяйственном расчете, но прежде всего об удовлетворении тщеславия. Основной клин находился здесь под лесом, почему сельскохозяйственного значения село и не имело. Главные богатства единственного сына Родиона были разбросаны по разным уездам, но в общей сложности составляли около 130 с половиной тысяч десятин.