Давным-давно снесли с восточного склона горы родильную почву вешние ручьи, нарыли оврагов, обнажили, сморщили мертвую глину. И в этой глине норы, кое-как опалубленные гнилыми досками. Возле одной сидит на корточках страхолюдный мужик, мокрый, в ремках, из беззубого рта тянутся слюни. Мычит, раскачиваясь, порою вздрагивая по-щенячьи. Из другой норы появилась головенка в зеленых гривенниках коросты, выскочил мальчишка в рубахе до колен, без портков, босый, за ним еще пяток: мал мала меньше. На гвалт выбралась худосочная с пятнистыми щеками женщина, придерживая руками острый беременный живот, а за нею — Епишка:

— Здорова, едрена вошь! Как зимовать-то станем?

— Как зимова-ать, — вздохнули за спиной Бочарова.

Он оглянулся; окружили его мужики, лохматые, с мутными глазами, зубами хрустели:

— Насулили три короба. Сами-то царями, небось, живете!

— Да чего с ним толковать, заодно они все. Спустим с горы вниз башкой!

— Погодите, миряне, — возвысил голос Евстигней Силин, — привел я сюда господина Бочарова не на расправу. И его обманул Паздерин.

— Начальника-то обманул, га-а!

— Никакой я не начальник, — крикнул Костя, — ссыльный я!

Мужики замолкли, с удивлением, сочувствием, со страхом на него посматривая. А Силин между тем говорил, что был у своих, которые деньги Паздерину платили. Согласились они подтвердить мздоимство проклятого разбойника. Пусть поглядит господин Бочаров, можно ли здесь терпеть до весны, а потом решает: пойдет ли с ними к господину капитану, либо отвернется.

— Гляди, гляди, — раздались голоса, — за погляд-то недорого берут, — а Епишка тянул Костю за рукав, шмыгал носом.

Внутри землянка Епишки оказалась довольно-таки глубокой: на четыре ступеньки вниз. Чадила щепочка, задыхаясь в спертых испарениях, меж досок просачивались струйки, пол прилипал к ногам. На дощатых нарах набросано тряпье, на плоском расчищенном сланце стояла чугунная печка.

— Пошли к капитану, — сказал Бочаров и не узнал своего голоса. — Только не все, — жадно дыша на сыром ветру, остановил он мужиков. — Давайте выборных.

Он не думал, чем рискует, он шел вдоль желтого пруда к заводоуправлению, слушая, как чавкают коты и лапти идущих за нимпятерых поторжников.

Когда Евстигней Силин поймал Костю у заводоуправления и настойчиво потащил за собой, капитан был еще в кабинете. Но теперь у дверей сидел на лавочке Капитоныч, мирно курил трубочку и держал на выпрямленной деревяшке охотничий дробовик.

— Господин капитан ушедши домой, — добродушно отозвался; он, — а вы куда на ночь глядя?

Костя махнул рукой, повел мужиков по Большой улице на Начальническую. Когда спускались с Вышки, еще не было темно, а тут окна лавок и кабаков светились, новомодный керосиновый фонарь горел на углу, под ним стоял полицейский. Мужики заробели: неудобно дома-то господина капитана беспокоить, может — завтра.

«Закрываются руками, падать готовы друг на друга», — разозлился про себя Костя. — Тогда пойду один.

— Иди, Константин Петрович, — сказал Евстигней, уставясь в землю. — А то будет, как в Куляме… Благослови тебя господь.

Поторжники остались на грани света и тьмы под изморосью.

Одному было труднее, решимость пропадала. Если бы Ирадион оказался с ним, как тогда, когда шли они ночью по лунным улицам к дому Иконникова! Но Ирадион поселился у Андрея Овчинникова, Костю знать не хочет. Неужели после нелепого выстрела Сверчинского он ничего не понял? Что же получилось: Сверчинский в тюрьме ждет приговора, на место Стенового поставлен другой командир роты. Даже возле Наденьки другой капитан…

Костя провел ладонью по мокрому лицу, собрал губы рожком. Что ж, придет время, когда они по-настоящему столкнутся с капитаном!

Воронцов жил уже не в госпитале — в квартире бывшего заводского механика, держал двух слуг. В одной из четырех комнат меж поездками ночевал поручик Мирецкий. Теперь он был дома, подтрунивал над Воронцовым, опрыскивавшим духами новый мундир, темно-зеленый, приталенный, весьма стройнивший невысокого капитана.

— Крепости падут перед тобой! Ты Наполеон: время войне, время женщинам.

— Не понимаю, как до сих пор тебя терплю, — всерьез сказал Воронцов, одергивая полку мундира. — Положим, учились вместе, вместе работали, но разве этого достаточно?

— Для нормальных людей вполне. Но есть еще одно удобное для тебя свойство: твой поручик Мирецкий не задевает твою совесть.

— Ты сегодня злой. — Воронцов отвернулся от зеркала. — Не стоит расточать свое остроумие.

Постучал слуга, просунул нос и баки:

— Николай Васильевич, какой-то Бочаров… говорит — по оченно важному случаю…

— Лошадь готова? — Воронцов вытянул из кармашка часы, щелкнул крышкой. — Зови!

Бочаров был бледен, нос покраснел на холоду.

— Что случилось, Константин Петрович? — Воронцов еще раз щелкнул часами.

— Пока ничего. Но может случиться. — Волнуясь, сбивчиво рассказал он, как ограбил Паздерин пришлых, поставил и его, Бочарова, и самого начальника завода в глупое положение.

— Можно было бы и завтра, — сказал Воронцов, оглядываясь на зеркало: в новом мундире чувствовал себя неловко.

— Если бы вы видели эти норы!

Капитан ничуть не сомневался в правоте Бочарова. Но неужели Бочаров не понимает, что в обязанности начальника завода не входят судейские, тяжбные дела, для этого есть другие должностные лица. Однако Бочаров настаивал:

— Нанимали мужиков мы, и они требуют, чтобы мы выполнили свои обязательства без плутовства.

— Справедливо, справедливо, — смягчился Воронцов, — я постараюсь что-нибудь сделать. А теперь мне пора. — Он кивнул Бочарову и Мирецкому, вышел к коляске.

— Не ожидал от вас такой настойчивости. — Мирецкий с интересом Бочарова разглядывал. — Хорошо, что у вас хватило ума выставить все эти преткновения мелкой плутней. Николай Васильевич боится политики, как грешник жупела. Хотите вина? И давайте сядем у камина, поговорим о путешествиях, которые нам с вами предстоят.

В дверь волостного правления при Мотовилихинском заводе, топоча сапогами, усами вперед, влез неожиданный гость: начальник заводской полиции, или — покороче — пристав, Чикин-Вшивцов. Утерся платком, сел на стул; под сапогами натекла лужа.

— И еще пришлые шумят, — сказал, будто продолжая разговор. — Дескать, ты казенную землю за деньги продаешь.

— И еще лесом торгую на избы? — усмехнулся Паздерин.

— О том не слыхать, пришлые не жаловались. Господин начальник завода, — Чикин-Вшивцов даже приподнялся из почтения, — тебя проверить желают.

— А что ж, я расписки не давал. — Паздерин поиграл гнутой бровью. — Суд мужичьим словам не поверит… Кто от них был?

— Ссыльный этот, Бочаров.

Паздерин защелкал костяшками счетов, поблескивая солитером, сгрузившим палец:

— Что же вы-то допускаете пришлых до шуму?

— А как быть, как быть? Господин капитан силу применять не велит… Вот и пришел, чтобы присоветовал мне, Егор Прелидианович, поскольку доподлинно все знаешь…

Ликовал Паздерин про себя: совсем идет в гору, коли и пристав одолел его отчество.

— Давай-ка мозгом раскинем… Ныне под рождество опять затевают на пруду кулачные бои. Теперь смекай. Пришлые на наше общество взаимно свирепо зубы точат. Вот и стравить их. Ну и обломаются, а мы поглядим.

— Сатана ты, Егор Прелидианович, чистый сатана, — восхитился полицейский.

— Да что там, — повертелся Паздерин, — вот студент — посурьезнее. Сплавить бы его как-то подальше.

Полицейский доставал платок прочистить нос, остановился:

— Студента господин капитан решил гонять по губернии. И ему этот строптивец не по вкусу. Но нам не дает, не-ет: объездить замыслил.

Паздерин присвистнул:

— Объездить! Была бы в таких-то хоть порода. Не мужики, не дворяне, не купцы — собачьих свадеб отродье. Потому и злобствуют.

Еще потолковали о всяких мелочах. Пристав поспешил по службе, а Паздерин достал зеркальце, протер рукавом, посмотрелся: «Седею, седею. Эх, раньше бы капитану строить!»