Но сей нимало не испугался. Напротив, все лицо его так и вызывало на историю, так и говорило: голубчик, сделай одолжение, хвати меня! Лучшей услуги ты мне и оказать не можешь! Только хвати, а уж я тебя сейчас же «злапаю», и впутаешься ты у меня в скандал, и поделишься со мною в заключение своим карманом на самом легальном основании, и потому пан лакей, в ответ на его грозное "что!?" вылупя глаза и близко подставив ему свою физиономию, с невыразимо шляхетным нахальством ответил:

— А то! — да так и остался перед ним с нагло-вылупленными бельмами и с плюхо-вызывательно подставленной мордой.

В первое мгновение у Хвалыниева уже застучало было в висках, в глазах зарябило и от макушки головы побежали, стекая и прыгая вниз по всему телу, зловещие мураши бешенства, но к счастью, он как бы сквозь тяжелый сон опомнился и понял, что его вызывают на крайность, что именно этого-то и хочется…

А лакей меж тем продолжал еще стоять в своей дразнящей позе, которая безмолвно как бы говорила все то же: "а то"!

Эта выдержка лакейской наглости, как только Хвалынцев опомнился и сдержал себя, во второе мгновение уже заставила его, как мимозу, по обыкновению съежиться.

— Счет мне подать! — резко сказал он, отходя от нумерного. — Утром я еду. Только чтобы счет был по-русски, я ваших польских не понимаю.

Лакей, изменив вызывающую позу на прежнюю равнодушно-спокойную, продолжал стоять и рассматривать дыры на пальто.

— Счет, говорю! И убирайся к черту! — вспыльчиво топнул Константин ногой, в досаде уже на самого себя за то, что вот опять-таки, невольно съёжился и уступил польско-лакейской наглости.

Лакей, очевидно, разочарованный в своих приятных ожиданиях плюхи, скандала и вознаграждения, повернулся и угрюмо, но неспешно вышел за двери.

— О, Господи!.. Когда же, наконец, это кончится! — схватясь за голову, с отчаянным вздохом проговорил себе Хвалынцев.

Через несколько минут лакей вернулся и подал счет.

— Но ведь это по-польски, — сказал Константин, взглянув на бумажку.

— А так, — подтвердил тот.

— Ступай и принеси по-русски.

— А, муй пане! — досадливо дернулся лакей. — Кеды ж ту нема никого, кто-бым розумел и писал по-русську! альбож для пана не вшйстко то рувне?!

Хвалынцев в нарочном спокойствии поднялся с места.

— Если мне через пять минут не будет принесено русского счета, — сказал он решительно и твердо, — то я с этим вот самым счетом пойду в полицию и попрошу, чтобы мне там перевели его по-русски; в таком случае и деньги будут там же уплачены. Но не иначе! Ступай!

Минут через десять нумерной явился с русским счетом. Последняя угроза возымела надлежащее действие, потому что хотя гродненская полиция и была переполнена добрыми патриотами, но составители счета очень хорошо чувствовали и понимали, что ни один из этих полицейских патриотов не упустит приятного случая слупить с них лишний рублишко "за беспокойство". Хвалынцев принял из рук лакея длинноватую бумажку и не без некоторого усилия стал разбирать ее:

— Да это разбой! — невольно вскричал Хвалынцев, дойдя до итога. — Шесть рублей за скверную комнату! за клоповник!.. И наконец, с какой же стати мне еще и за стекла платить?

— А кто ж бым мусял заплациць?! Може пан мнема собе, иж-то я повинен плациц? то пршепрашам: естем не коштовны, не пенензы чловек!

— Это вы что же, со всех так дерете? Или только с меня за то, что я "москаль"? — с раздражительно-злобной усмешкой спросил Хвалынцев.

— Тэго невем, муй пане! алеж таки есть рахунек, — развел руками лакей.

— Позови мне хозяина! — додумался Константин Семенович.

— Его нема в дому, муй пане! — доложил нумерной.

— Ну, так конторщика там, что ли!

— Так само, муй пане.

— Что такое?!

— Так само, муй пане.

— Да что такое "так само", черт возьми?!. Тоже дома нету, что ли?

— Так само, муй пане.

— Тьфу, ты черт, — досадливо плюнул Хвалынцев. — Наладил себе "так само"… Ну, уж народец, нечего сказать!.. Да на вашего брата не «москевский», а разве татарский бы «ржонд» только впору!.. Ах, вы анафемы эдакие!

— Не разумем, по пан кржи чи… Ниц не розумем!

— Ну, если нет и конторщика, так есть же кто-нибудь, наконец? — спросил Константин.

— Нема никого, муй пане.

— Да ведь "рахунек"-то этот писал же кто-нибудь?

— Так есть, муй пане.

— Ну, так кто же писал его?

— Чловек, муй пане.

— Так позови же ты мне этого "чловека".

— Так само ж, муй пане.

— Что такое опять "так само"?!

— Пршедставьям пану, иж так само.

— Фу, ты, Господи!.. Да с ними, наконец, каменное терпение, и то лопнет!.. Я тебя спрашиваю: что такое "так само"?.. Тоже дома нету, что ли?!

— Так есть, муй пане.

— Врешь, каналья! — крикнул выведенный из себя Хвалынцев, стукнув кулаком по столу.

Лакей тотчас же принял позу «гонорову», исполненную великого собственного достоинства.

— Прошен' пана не уронгацьсен' бо естем шляхциц родовиты од потопу! пршинаймней бедны, алеж родовиты, правздзивы шляхциц! — Так само як и пан, и може й еще венцей[134] од пана! Алеж бедны и тыле для тэго на служебни цкем урождованью![135]

— Позвать мне того, кто писал! — еще настойчивее крикнул Хвалынцев.

— Мам гонор доложиц пану, же нема в дому! — вразумительно ответил с поклоном лакей.

— Кто же есть, наконец?

— Естем сам до услуги панськой! — снова поклонился нумерной.

— Так это ты писал, значит?

— Я-а?! — гордо отклонился он назад, все тем же благородно-польским жестом указывая себе на грудь. — Пршепрашам пана, по москевьску не имем ни мувиц, а-ни чи тац, а-ни пи сац: естем кревны поляк, муй пане!

Хвалынцев все более и более убеждался, что над ним издеваются самым наглым, самым непозволительным образом. И хуже всего, что (он понимал), раз начавши историю из-за разбойничьего счета, взять теперь и уплатить значило бы признать себя побежденным, а в таком случае из чего же было и подымать всю историю? Сказать, что заплачу, мол, после — не значит ли подать им повод думать, что это с его стороны тоже косвенное признание себя побежденным, или же пустой, вздорный каприз, или же наконец, что хуже всего, подать им подозрение, будто у него и денег-то нет ни копейки, и что он думает подождать возвращения товарища, который за него заплатит?

Одним словом, Хвалынцев понимал, что с своею ребяческою запальчивостью он попал в самое нелепое, в глупейшее положение, из которого просто не знаешь, как и выпутаться хотя бы с каким-нибудь достоинством.

"Какой же я жалкий, бессильный младенец", думалось ему с досадой и едкой горечью над самим собою. "Какое же я, должно быть, ничтожество, если всякий лакей, первый попавшийся прохвост может безнаказанно куражиться и издеваться надо мною!.. И наконец… наконец, как низко, как презрительно втоптано здесь в грязь русское имя… Ведь это все за то, что я русский… О, Боже! — "Естем родовиты поляк, муй пане", еще как будто бы звучали, меж тем, в его ушах полные шляхетной гордости и достоинства последние слова нахального пана-лакея.

— Мне нет дела до того, какого сорта ты прохвост, польский или жидовский! — все более выходя из себя, ругался и кричал Хвалынцев. — Если ко мне тотчас же не придет тот, кто писал этот счет, то я сию же минуту поеду хоть к губернатору и найду на вас, скотов эдаких, управу! Слышишь ли ты, мерзавец?

— Прошен' пана не кржичец, бо я й сам закржичен' еще й глосней и грозней! — с дерзкой угрозой возвысил голос лакей, и вызывающе подняв свою голову, сделал кулаком угрожающий жест своему противнику.