– Дядя Дор, перед тем, как насиловать, дай ей по башке, чтобы вырубилась, – посоветовал Палек. – Иначе советами замучает. Все-все, молчу! – он шустро выскочил в коридор за мгновение до того, как манипулятор разъяренной Яны впустую схватил воздух на том месте, где он только что стоял. Канса тихонько хихикнула.

– А что, он действительно хочет… развлекаться? – спросила она у Яны.

– Не меньше, чем и ты! – Яна резко выдохнула и заставила себя расслабиться. – Ну, что с молодежью поделаешь…

– Яни, старушка, на сколько ты Лики старше? – ухмыльнулся Дентор. – На два периода? Или на два с половиной?

– Неважно, на сколько старше! – отрезала та. – Главное – насколько умнее.

– Я пойду, – сказала Канса, вежливо кланяясь. Она повернулась и вышла, аккуратно закрыв за собой дверь. Дентор быстро сбросил одежду и забрался под одеяло. Он вытянулся во весь свой могучий рост, пятки свисают с дальней части кровати, закинул руки за голову и молча уставился в потолок.

– Дядя Дор, что-то не так? – Яна аккуратно сложила одежду и легла рядом. Она повернула голову и внимательно посмотрела на Дентора. – Я вижу, что тебя что-то беспокоит.

– Помимо того, что нам нужно тайно пробраться через огромную незнакомую страну, чтобы успеть спасти Кару и Цу? – саркастически спросил полицейский. – Да еще и в ситуации, когда они не смогут принять помощь?

– Что-то еще. После того, как ты попрощался с тетей Томой вчера в Крестоцине.

– А… – Дентор помолчал. – Тома… она сказала, что беременна. Мы давно планировали, но как-то не складывалось. А тут вдруг сработало совершенно неожиданно. Говорит, не хотела признаваться раньше времени, но раз так все сложилось… А мне пришлось ее одну оставить в такое время. Одну и без связи. Пелефон не сможет работать на большей части Граша, не говоря уже про Сураграш, там спутниковый коммуникатор нужен.

– Пришлось уйти как раз тогда, когда следовало остаться… Да, дядя Дор, понимаю. У тебя тетя Тома, у Мати – Муса. Он тоже когда позавчера с ней поговорил, с тяжелым сердцем вернулся.

– Сколько ей сейчас? – отвлеченно спросил Дентор.

– Двадцать семь. Она на год младше Кары. У нее давно семья – муж и два сына, видятся они с Мати редко, но все равно дочь есть дочь.

– Да, Яни. Дочь есть дочь. Знаешь, ждать, когда ушедший вернется с войны, куда тяжелее, чем воевать. На войне, по крайней мере, беспокоишься только о себе… Яни, что ты делаешь?

– Ты почувствовал? Я только самые сильные чувства сниму, – пообещала Яна, глядя в потолок. – Я не стану полностью эмоции блокировать. Дядя Дор, ты не бойся, это просто как легкое успокаивающее, не сильнее ясураги, я серьезно не вмешиваюсь. Но иначе ты не уснешь. Ты и в самолете не спал, все мучился. А тебе сон нужен. Как всем нам. У нас впереди тяжелая пора, так что незачем изводить себя попусту.

– …ладно. Но пожалуйста, не делай так больше без предупреждения.

– Да, дядя Дор. Конечно. Извини.

– Не за что. Давай спать, Яни.

Дентор вытянул руки вдоль туловища, несколько раз глубоко вдохнул, расслабляясь, закрыл глаза и ровно задышал. Уже минуту Яна почувствовала, как мужчина погрузился в глубокий спокойный сон без сновидений – или, во всяком случае, без эмоций. Она закрыла глаза и сама мгновенно провалилась в глубокий черный сон, словно упала в речной омут.

Карина проснулась от того, что ее тело чесалось сразу в десятке мест. Пару минут она лежала в сонной полудреме, ожидая, когда зазвенит будильник, но потом резко села на твердой деревянной лежанке. В глаз ударил лучик солнца, и она громко чихнула.

Почесывая особо зудящие точки, она посмотрела на Цукку. Та спала, свернувшись калачиком, и ее дыхание казалось ровным и глубоким. Снаружи свиристели птицы, приглушенно доносились человеческие голоса. Лучи света пробивали полумглу хижины, насквозь просвечивая огромный древесный лист, свисающий с притолоки и заменяющий в хижине дверь. Нежно-зеленый лист казался полупрозрачным, и его испещряла густая сеть темных прожилок. Карина вспомнила, что уже видела такие вчера. Сетчатая пальма, выплыло откуда-то из подсознания. Одно из самых распространенных в южном Граше деревьев…

Она спустила ноги с лежанки, встала и потянулась. Чувствовала она себя отлично – в теле не замечалось и следа вчерашней противной слабости, неприятное сосущее ощущение в груди исчезло. Зверски хотелось есть. Похоже, она полностью оправилась от ломки. Как-то подозрительно быстро – но, с другой стороны, она и настоящим наркоманом стать не успела.

Что-то пощекотало ягодицу, и она, ойкнув, хлопнула по задетому месту ладонью. Неужто блохи? Судя по ощущениям – что-то довольно крупное. Она выскользнула из своей изрядно замызганной кубалы, вытянула ее вперед на руках и быстро просмотрела сквозь сканер. Что на самом деле представляли собой черные органические пятнышки, медленно перемещающиеся по одежде, она даже разбираться не стала: один взмах манипулятора – и вся живность крупнее бактерии перешла в мертвое состояния. Бактерий, к сожалению, просто так не достать: наноманипулятор потратит на полную чистку ткани минимум полчаса, а фокус, который она проделала вчера с водой, превратит ткань в расползающийся под пальцами кисель. Не срочно. Впрочем, показательная казнь нескромных насекомых не помогла: тело начало чесаться в новых местах. Похоже, ей просто давно следовало бы принять душ. Или просто выкупаться в реке.

Зашелестели шаги, и в хижину вошла вчерашняя женщина, Тамша. В руках она несла большой и, вероятно, тяжелый глиняный кувшин, а на голове – что-то вроде высокой и широкой глиняной же миски. Чтобы не сшибить миску притолокой, в дверном проеме она присела и скользнула вперед так грациозно, что Карина невольно почувствовала зависть.

– Балай ша, сама! – сказала она, опуская кувшин на пол и ставя миску на край лежанки. Взгляд она почему-то отвела в сторону. – Кушать. Каша из джугара. Сан Мамай тоже говорит тебе утренний слово: балай ша.

– Доброе утро, госпожа Тамша, – сказала Карина, бросая свою кубалу на лежанку рядом с миской. – Балай ша, правильно?

– Балай ша, – согласилась женщина. – Надеть кубала, сама Карина. Надеть. – Она потыкала пальцем в платье. – Нельзя голая.

– Почему? – удивилась Карина. – Здесь же нет мужчин.

– Нельзя голая, – повторила Тамша. Она подобрала платье с лежанки и протянула его Карине. – Мужчина входить – стыдно.

– Мне не стыдно, – пожала та плечами. Пусть и немного прохладно, но все лучше, чем опостылевшее прикосновение засалившейся и откровенно пованивающей потом и рвотой ткани. – У нас не стесняются своего тела.

– Надеть, надеть! – Тамша настойчиво потрясла кубалой. Вздохнув, Карина приняла ее и нехотя натянула. Вдруг у них здесь какое-то местное табу есть?

Тамша, однако, не успокоилась. Она распустила шнурки на своем платье, полностью открыв лицо, и настойчиво подергала за свисающие на спину Карины обрывки капюшона кубалы.

– Надеть, надеть! – снова пробормотала она, делая движение, словно накидывая капюшон себе на голову. – Мужчина видеть – стыдно.

– Ну уж нет! – решительно заявила Карина. – Голову я кутать не стану. Госпожа Тамша, хватит!

Она склонилась к лежанке и потрясла Цукку за плечо. Та, словно и не спала вовсе, мгновенно открыла глаза, в которых плескался ужас.

– Где?!. – выдохнула она. – Ох, Кара! Мне показалось, что пришел Шай со своим мечом. Чуть сердце не оборвалось.

Она поморгала, протерла глаза и медленно села.

– Балай ша, сама, – сказала ей Тамша. – Кушать есть.

– Кушать – это замечательно, – пробормотала Цукка. – Кара, где у них здесь туалет, не выясняла? Так хочется, что аж спасу нет…

После допроса служанки, которая поначалу не понимала, чего от нее хотят, в хижине откуда-то появился большой глиняный сосуд с характерным запахом. Из ломаных объяснений Тамши следовало, что раз в день по деревне проходят золотари и собирают их содержимое, а потом вывозят куда-то на плантации в качестве удобрения. На завтрак оказалась холодная безвкусная каша, которую Тамша назвала "джугара", а также стерилизованная Кариной вода. Закончив есть, женщины переглянулись.