Детская душа чувствовала присутствие Вечного не только в усеянных звездами небесах, но и в этом семисвечнике, отражавшем Его славу, и в речах отца, и в молчаливой любви матери.
Так убаюкивали детство Иисуса великие дни Израиля, дни радости и скорби, торжества и изгнания, бесчисленных бедствий и вечной надежды. На вопрос ребенка — пламенный и настойчивый — отец молчал. Но мать, когда её глубокие глаза, в которых святилась высокая мечта, встречались с Его вопросительным взглядом, говорила Ему: "Слово Божие сохраняется у Его пророков. Когда-нибудь мудрые Ессеи, пустынники горы Кармель и Мертвого моря, ответят тебе".
Нетрудно представить себе ребенка Иисуса среди сверстников, и то необыкновенное влияние, которое он имел на них и которое дается преждевременным разумом, соединенным с чувством справедливости и активной доброты. Или в синагоге, где Он прислушивался к прениям книжников и фарисеев, и где позднее сам упражнялся в своей могучей диалектике. Его с юных лет отталкивала сухость этих законников, которые до того погружались в букву, что изгоняли из неё все духовное содержание.
Рядом с этим, Ему приходилось прикасаться и к язычеству и познавать его характер во время посещения богатого Сепфориса, резиденции Антипы, главного города Галилеи, над которыми возвышался Акрополь, охраняемый наемниками Ирода, Галлами, Фракийцами и варварами из всех стран. Весьма возможно, что во время одного из тех путешествии, которые были в обычай у еврейских семей, Ему приходилось бывать и в одном из прибрежных финикийских городов, которые в т времена представляли из себя настоящие человеческие муравейники. Он мог издали видеть их храмы с приземистыми колоннами, окруженные темными рощами, из которых доносились плачевные звуки флейт, сопровождавших пение жриц Астарты. Их страстные звуки, острые как страдание, должны были вызывать в Его изумленном сердце содрогание жалости и тоски. После этих впечатлений Он должен был возвращаться в свои тихие горы с чувством облегчения. Поднимаясь на скалу Назарета и вопрошая обширный горизонт Галилеи и Самарии, Он видел Кармель, Фавор и горы Сихема, этих древних свидетелей патриархов и пророков. Возвышенности развертывались перед взорами закругленным амфитеатром, поднимаясь над горизонтом подобно смелым алтарям, ожидающим жертвенного огня и фимиама.
Но как ни могущественно ложились впечатления окружающего мира на душу Иисуса, они бледнели перед высшей истиной его внутреннего мира. Эта истина раскрывалась внутри Его души подобно светозарному цветку, освещавшему Его внутренний мир, когда Он оставался один и внутренне сосредоточивался. И тогда люди и вещи, близкие и отдаленные, являлись перед Ним как бы прозрачными, как бы раскрытыми в своей интимной сущности. Он читал мысли, он видел души человеческие. Затем Он различал в своем воспоминании, как бы через легкий покров, божественно-прекрасные и сияющие существа, склоненные над Ним или собравшиеся для поклонения духовному Свету, ослепительному по своей силе. Чудные видения преследовали Его во сне и становились между Ним и земной реальностью, вызывая в Нем настоящую двойственность сознания. На вершине этих экстазов, которые поднимали Его все выше и выше, Он испытывал порою как бы слияние с великим Светом. Эти чудные подъемы оставляли в сердце Его невыразимую нежность и великую внутреннюю мощь. Он испытывал в такие минуты влечение ко всему живому, чувствовал себя в гармонии со всей вселенной.
Как же назвать тот таинственный Свет, который сливался с пребывавшим в глубине Его души светом, и соединял Его со всеми душами невидимыми вибрациями? Не было ли это самим Источником душ и миров?
Он назвал этот свет Отцом Небесным.{18}
Это чувство единства с Богом в свете Любви — вот первое великое откровение Иисуса. Оно освещало всю Его жизнь и давало Ему непоколебимую уверенность. Оно сделало Его кротким и непреодолимым, оно сделало из Его мысли сверкающий щит, из Его слова — огненный меч.
Эта глубоко скрытая мистическая жизнь соединялась у юного Иисуса с полной ясностью во всех делах жизни. Лука изображает Его в возрасте двенадцати лет "преуспевающим в премудрости и возрасте и в любви у Бога и людей".{19} Религиозное сознание было врожденным у Иисуса, совершенно независимым от внешнего мира, и позднее — благодаря особому посвящению и долгой внутренней работе; намеки на это встречаются в Евангелиях и в других писаниях.
Первым сильным толчком является для Иисуса его первое путешествие в Иерусалим с родителями, о котором говорит Лука. Этот город, гордость Израильтян, был в то время центром еврейских национальных стремлений. Доставшиеся на его долю страдания служили лишь к воспламенению умов. Можно сказать, что чем более умножались Иерусалимские могилы, тем более вырастало надежд.
Под управлением Селевкидов и Маккавеев Иерусалим подвергался жестоким нападениям. Кровь текла потоками: римские легионы превратили улицы Иерусалима в бойню; массовые распятия на крестах оскверняли окрестные холмы, представляя чудовищные зрелища. После стольких ужасов, после всех унижений римского владычества, после разгрома синедриона и приведения роли первосвященника к роли дрожащего раба, Ирод, словно по какой-то иронии, восстановил Иерусалимский храм в большем великолепии, чем он был при Соломоне.
И все же Иерусалим оставался по прежнему священным градом. Не сказал ли Исаия, которого Иисус читал преимущественно перед другими пророками, что "придут народы к свету твоему и цари — к восходящему над тобою бытию… И будешь называть стены твои спасением и ворота твои — славою".{20}
Увидать Иерусалим и храм Иеговы было мечтою всех евреев, в особенности с тех пор, как Иудея сделалась римской провинцией. Они стекались сюда из Персии, Галилеи, Александрии и Вавилона. Во время пути, в пустыне, под пальмами, осенявшими колодцы, пелись псалмы, неслись воздыхания к единому Предвечному, устремлялись взоры к вершинам Сиона.
Душу Иисуса должно было объять тягостное чувство, когда Он впервые увидал раскинувшийся на горе подобно мрачной крепости город с его грозными стенами, когда Он увидал у его входных ворот римский амфитеатр Ирода, башню Антония, господствующую над храмом и римских легионеров с пиками в руках, наблюдавших с вершины городских стен.
Он увидал великолепие его мраморных портиков, под которыми фарисеи разгуливали в роскошных одеяниях; Он прошел через двор язычников и через двор женщин; Он приблизился, вместе с толпой израильтян, к двери Никанора и к балюстраде, за которой виднелись священники в торжественных одеяниях, фиолетовых и пурпуровых, сверкающих золотом и драгоценными камнями, которые служили перед святилищем, приносили в жертву козлов или быков, окропляли народ их кровью и произносили одновременно благословения. Как мало походило это на храм Его грез, на небо Его сердечных упований…
Затем, Он спускался в народные кварталы нижнего города; Он видел там нищих, изнуренных голодом, лица с печатью страдания, со следами пережитого во время последних войн, во время казней и распинаний. Выходя из тех или других ворот города, Он блуждал по каменистым долинам, окруженным мрачными лощинами, где находились каменоломни, рыбные садки и гробницы царей, которыми, словно могильным поясом, был окружен Иерусалим. Из скалистых пещер появлялись от времени до времени сумасшедшие, выкрикивающие проклятия против живых и мертвых.
Затем, спускаясь по широкий лестнице к источнику силоамскому, глубокому как цистерна, Он видел у краев его желтой воды толпы прокаженных и паралитиков с страшно обезображенной кожей. Непреодолимое влечение должно было притягивать Его к ним, и глядя на них, Он должен был испивать всю чашу их страданий. Одни просили у Него помощи, другие молчали, потеряв надежду, третьи, отупев от страданий, казалось, уже перестали сознавать что бы то ни было.
"К чему этот храм и эти священники, эти гимны и жертвоприношения — должен был думать Иисус — если они не в состоянии облегчить хотя бы часть этих страданий?" И тогда весь этот поток человеческих слез, вся скорбь этих отверженных и этого города, этого народа и всего человечества проникли в Его сердце, и Он постиг, что должен расстаться с тем блаженством, которым не мог поделиться с другими. Эти молящие, полные отчаяния взгляды не могли уже изгладиться из Его памяти. Мрачная спутница — страдание человеческое — сопутствовала Ему и говорила: я более не покину Тебя никогда.
