Один из членов народного собрания под влиянием честного чувства, воскликнул: "но пусть будет дозволено Пифагору и пифагорейцам придти сюда и оправдаться, прежде чем мы приговорим их". Но Килон закричал с надменностью: "разве эти пифагорейцы не отняли у нас права судить и решать общественные дела? По какому же праву могут они требовать, чтобы вы выслушивали их? Они не призывали вас к совету, когда лишали народ законодательного права и вы точно также должны поразить их, не справляясь с их мнением". Гром рукоплесканий раздался в ответ. на эти речи и умы воспламенялись все сильнее и сильнее.
Однажды вечером, когда сорок четыре главных члена ордена. собрались у Милона, Килон спешно созвал своих сторонников. Дом Милона был окружен. Пифагорейцы, среди которых был сам учитель, заперли двери. Рассвирепевшая толпа подложила огонь и подожгла здание. Тридцать восемь пифагорейцев, ближайшие ученики учителя, весь цвет ордена и сам Пифагор погибли, одни — в пламени пожара, другие — пораженные насмерть народом.{27} Архипп и Лизис одни лишь избежали гибели.
Так умер этот великий мудрец, пытавшийся внести свою мудрость в государственное правление людей. Убийство пифагорейцев сделалось сигналом демократической революции в Кротоне и по всему Тарентскому заливу. Итальянские города изгнали преследуемых учеников Пифагора. Весь орден рассеялся и лишь остатки его сохранились в Сицилии и Греции, продолжая распространять идеи учителя. Лизис сделался учителем Эпаминонда.
После новых революций пифагорейцам было разрешено возвратиться в Италию с условием — не вмешиваться в политику. Трогательный братский союз не переставал соединять их; они смотрели на себя, как на одну семью. Один из них, впавший в бедность и сильно заболевший, нашел приют у хозяина одной гостиницы. Перед смертью он начертил на двери дома несколько таинственных знаков и сказал своему хозяину: "будьте покойны, один из моих братьев заплатит мой долг". Через год чужестранец, остановившийся в этой же гостинице, увидал эти знаки и сказал хозяину: "я пифагореец; один из моих братьев умер здесь; скажите мне, сколько я должен вам за него"?
Пифагорейский орден существовал в течение 50 лет; что касается идей учителя — они живут и до наших дней.
Благое влияние Пифагора на Грецию было неизмеримо; оно действовало таинственно, но верно через храмы, в которых он учил. Мы видели его в Дельфах, возрождающим науку прорицания, утверждающим духовный авторитет и подготовляющим образцовую Пифию. Благодаря этой внутренней реформе, которая возродила энтузиазм в самом святилище и в душе посвященных, Дельфы сделались нравственным центром Греции. Это было ясно видно во время мидийских войн.
Едва исполнилось тридцать лет со смерти Пифагора, как предсказанный им азиатский циклон разразился на берегах Эллады. В этой эпической борьбе Европы с варварской Азией, Греция, представлявшая собою начало свободы и цивилизации, имела за собой науку и гений Аполлона. Под его влиянием замолкло возникшее соперничество Спарты и Афин. Его духом были воодушевлены Мильтиады и Фемистоклы. Во время Марафонской битвы энтузиазм дошел до того, что Афиняне видели двух воинов, блистающих светом, которые сражались в их рядах. Одни узнали в них Тезея и Эхетоса, другие — Кастора и Поллукса.
Когда нашествие Ксеркса, несравненно более страшное, чем вторжение Дария, проникнув через Фермопилы, наводнило Элладу, Пифия дает указания посланным из Афин и помогает Фемистоклу победить в морской битве при Саламине. Страницы Геродота, описывающие эти события, полны внутреннего трепета:
"Покидайте жилища и высокие холмы города, построенного полукружием… Огонь и грозный Марс, мчащийся на сирийской колеснице, опрокинет наши башни… Храмы шатаются, на стенах их выступают капли холодного пота, с их вершины стекает черная кровь… Выходите из моего святилища… Да будет для вас деревянная стена непреодолимым оплотом… Бегите, поверните тыл к потоку пехотинцев и неисчислимых всадников! О божественный Саламин! Сколь гибелен будешь ты для сынов женщины!"{28}
В рассказе Эсхила битва начинается криком, напоминающим гимн Аполлону: "вскоре день со своими белыми всадниками разольет по миру свой сверкающий свет!" При этом оглушительное пенье, звучащее подобно священному гимну, поднимается из греческих рядов, и эхо острова отвечает ему тысячью гремящих голосов. Неудивительно, что опьяненные победой Эллины, в битве при Микале, лицом к лицу с побежденной Азией, избрали своим победным кличем: "Геба, Вечная Юность!"
Да, дыхание Аполлона проносится над этими героическими войнами. Религиозный энтузиазм, который творит чудеса, возносит живых и мертвых, освещает трофеи и позлащает могилы. Все храмы оказались разрушенными, исключая Дельфийский, который остался цел. Персидская армия уже подходила, чтобы разграбить священный город. Жители трепетали, но Аполлон, голосом первосвященника, провозгласил: "Я буду защищать сам!" По приказанию, данному из храма, город опустел, жители его нашли убежище в гротах Парнаса, и жрецы одни оставались на пороге святилища, окруженные священной стражей. Персидские войска вошли в город, молчаливый как могила; одни лишь статуи смотрели на них. Черная туча показалась в глубине прохода: загремел гром и молния засверкала над завоевателями. Две огромные скалы скатились с вершины Парнаса и задавили множество Персов;{29} в тоже время крики раздались из храма Менервы и пламя показалось из земли, обжигая нападающих. Перепуганные этими чудесными явлениями, варвары отступили, и обезумевшие войска бросились в бегство. Святилище защитило себя своими собственными силами.
Ничего подобного не могло бы произойти, если бы тридцать лет тому назад Пифагор не появился в дельфийском святилище, чтобы возжечь в нем священный огонь.
Еще одно слово относительно влияния учителя на философию. До него мы встречаем с одной стороны физиков, с другой стороны моралистов. Пифагор внес и мораль, и науку, и религию в свою широкую синтетическую систему. Этот синтез не что иное, как та эзотерическая доктрина, которую мы стремились восстановить в самой основе пифагорейского посвящения. Кротонский философ не был творцом, но лишь просветленным восстановителем этих первичных истин, приведенных им в стройный научный порядок. Вот почему мы выбрали его систему, как наиболее подходящую раму для систематического изложения доктрины мистерий и истинной теософии.
Все, следившие за духовной работой учителя вместе с нами, должны были заметить, что в основе этой доктрины сияет свет единой истины. Разрозненные лучи этого света можно найти во всех философиях и религиях, но центр их здесь.
Что же требуется, чтобы достигнуть до него? Наблюдения и рассуждения для этого недостаточно. Рядом с ними необходима еще и интуиция. Пифагор был адепт, Посвященный первой степени; он обладал духовной способностью непосредственного восприятия и у него был ключ к оккультным знаниям и к духовному миру.
Таким образом, он черпал из первоисточника Истины, и так как к его способностям интуиции и к его высокой духовности присоединялась большая наблюдательность, знакомство с физической природой и высоко развитое философское мышление, никто не мог лучше его построить здание истинной науки о Космосе.
Строго говоря, здание это никогда не было разрушено. Платон, принявший от Пифагора всю его метафизику, владел всеми идеями учителя, хотя и передавал их не с такой строгой ясностью. Александрийская школа занимала верхний этаж этого здания, современная наука занимает его нижний этаж и содействует укреплению фундамента. Многие философские школы, а также мистические и религиозные, обитали в различных отделах величественного здания. Но ни одна философия не охватывала его в целом. На размеры и на гармонию этого целого мы и стремились указать в этой книге.
