– Чем она душится, что все кобели за ней бегают? – спросила она меня довольно раздраженно. Полагаю, для нее, живущей под девизом «Свобода, Равенство, Материнство», трудно смириться с тем, что есть такие девушки, как Бренди, которые легко шагают по жизни.

А Бренди, как и мы все, знала, что Гадор не имела никакого добрачного сексуального опыта, когда выходила замуж, хотя в то время ей уже было двадцать лет. Наша сестра всегда была чем-то вроде неприступной девственницы из Парфенона, только не мифической, а реальной, во плоти, но с малым количеством мозгов. Поэтому когда Бренди решила поздравить сестру после окончания свадебной церемонии, которая сопровождалась странными воплями детей из церковного хора нашего прихода, она не сказала «поздравляю, сестренка», а прошептала ей в ухо: «Никогда не поздно, если подходящий вариант», – после чего Гадор принялась плакать, уткнувшись мне в только что отглаженный воротник из розовой кисеи. Рыдания были военной хитростью, но выглядели довольно нелепо.

У меня совершенно пропало желание есть.

– Можно узнать, откуда это выражение отвращения на твоем лице? – спрашивает меня мама, решительно приводя в порядок свой рот, подбородок, часть воротника и даже ложбинку в вырезе цветастого платья.

Поженившись, Виктор и Гадор решили планировать семью и накупили у негров на рынке кучу флуоресцентных презервативов, которые были такими же непромокаемыми, как пакетики индийского чая. Гадор забеременела, по всей груди у нее высыпали ужасные черные пятна, а когда родилась Паула, уверяла меня, что никогда раньше не проходила через такое длительное и жуткое испытание.

– Я сыта по горло этим дерьмом, понимаешь, – призналась она мне, любовно укрывая свою дочурку, которая спала в корзине из ивовых прутьев, завернутая в хлопковое одеяло с красными медвежатами – на их багровых мордочках сияли безумные улыбки. – Когда на пятом месяце беременности я поняла, что на самом деле все, что внутри меня, должно когда-нибудь выйти наружу… я уже до самого конца не могла сомкнуть глаз. Все это очень тяжело, совсем не похоже на то, как ты вставляешь и вынимаешь тампакс, а ведь и с тампаксами я с трудом разобралась, – объяснила она мне.

В первый год своего брака Гадор, несмотря ни на что, казалась довольной. Невежество – это прекрасное средство против здравомыслия. Однажды она попросила у нас с Бренди совета, что подарить муженьку на годовщину свадьбы.

– Ну, – ответила Бренди, намазывая волосы на затылке Гадор краской цвета баклажанов, похожей на запекшуюся кровь, – по своему опыту я знаю, что мужчинам обычно нужны две вещи: носки и фелация.

– Фела-что? – Гадор подняла голову, и капля краски стекла ей на правую бровь.

– Это от латинского, невежа. Ты никогда не была сильна в языках, верно? Можно ограничиться носками, – ответила Бренди.

После этого мы отправились в муниципальную библиотеку и взяли для Гадор «Энциклопедию секса» доктора Лопеса Ибора, потому что на тот момент я сама была неспособна описать процесс со всеми техническими подробностями и пониманием вопроса. Хотя у меня и было собственное представление, я сама не была сильна в латыни, что и доказала, когда совсем запуталась в специальных терминах и частях тела. С тех времен Гадор углубила свои познания о планировании семьи, что несколько лет давало свои результаты, но восемь месяцев назад произошел сбой; нужно все время учиться, чтобы не забыть то, что уже знаешь.

Нам, сестрам, были выделены три спальни, по две кровати в каждой. До замужества Гадор мы жили вместе, а с тех пор как она уехала, я наслаждаюсь интимностью моего уединения, которое вовсе не хотела бы делить с кем-то еще. Но все же этой ночью я не против, что Гадор остается в моей спальне, наоборот, я ей благодарна за то, что мне не придется спать одной.

Паула спит с Карминой, которая до этого была в привилегированном положении, потому что в ее распоряжении была собственная спальня. Бренди (такая же подвижная, как перо на ветру) – с Бели, потому что только та может ее выносить. У бабушки своя комната на верхнем этаже. Там же обитает и тетя Мари, хотя мне известно, что они мало общаются друг с другом. Мама по-прежнему спит в своей супружеской постели в другом конце коридора.

У меня есть огромное желание довериться сестре и рассказать ей все о грызущей меня тоске, как будто внутри меня живет крыса, которая пожирает мои внутренности, но я сдерживаюсь.

Я считаю, что это будет уже слишком – ей хватает своих проблем. Кроме того, в ее положении нельзя расстраиваться: ребенок может родиться дефективным, а это и так возможно, если учитывать, что он сын своего отца.

Крысенок растет у меня внутри, как ребенок в животе Гадор. Это не удивительно, ведь он только и делает, что ест, а я – его пища.

– Если бы я не была беременна. – Гадор ворочается под простынями, пытаясь поудобнее устроить свой вздувшийся живот.

– Ладно, Гадор, хватит. Пора спать. Завтра мне на работу.

Вдруг у Гадор, будто по какому-то сигналу, открываются шлюзы, и она начинает всхлипывать, как овца.

– Слушай, Гадор… – Я поднимаюсь и зажигаю лампу на ночном столике. – Теперь в чем дело?

– Ни в чем. Просто я больше не могу, черт возьми!

– Успокойся, это нехорошо в твоем состоянии…

– В моем состоянии нельзя даже дышать. Представь себе. Конечно, ты не можешь представить. Ведь ты… ты… – она снова начинает всхлипывать, но на этот раз я уже запаслась туалетной бумагой и передаю ей длинный и мягкий сверток. – Ты не замужем, ни с кем не связана, никто тебя не дергает за юбку и не брыкается у тебя внутри, у тебя нет мужа, который трахается с другой сразу после вашей свадьбы и который купил себе видеокамеру, хотя тебе приходится экономить даже на завтраках – все время печенье и никаких круассанов с мармеладом. Он развлекался с другой и все снимал на видеокамеру, купленную только благодаря тому, что я все время старалась тратить поменьше денег на завтраки, покупая печенье вместо круассанов. Как выяснилось, он держал видеопленки в коробке рядом с моим подвенечным платьем. Его проклятые фильмы! Представляешь, какое свинство? И вот однажды ты никуда не идешь, встаешь и ищешь коробку, в которой хранишь свое подвенечное платье. Тебе нужно его разыскать, потому что… не знаю… тебя что-то подмывает, тебе хочется вспомнить те времена, когда ты еще не ощущала бомбы внутри себя, и был дом, хоть ты и жила с четырьмя сестрами. Ты могла свободно слушать музыку, а готовкой занималась мама… Рядом с твоим подвенечным платьем коробка, как ты считаешь, с его свадебным костюмом, и если бы тебе не пришла в голову мысль проверить, нет ли там моли или чего-нибудь грязного, ты бы не обнаружила в ней целую дискотеку.

– Видеотеку, – мягко поправляю я ее. – Перестань, Гадор, тебе вредно. Постарайся заснуть.

– Черта с два я усну!

– Успокойся, ляг поудобнее… – Я встаю и подхожу к ее кровати, которая находится меньше чем в метре от моей, и подкладываю подушку ей под шею. Она потеет, а ее глаза похожи на два белых бильярдных шара.

– Не представляешь, что значит даже не иметь дома видео. И ты отправляешься в магазин на углу, где продают бытовую технику, который принадлежит Пако Гандиа, тому самому, однорукому.

– Гадор, ты мне уже рассказывала. Не стоит так страдать, повторяя все снова.

– Бедняга подходит и говорит, что эти пленки слишком маленькие и нужен адаптор. А я не поняла, какой адаптор. Я только знала адаптор для розетки, потому что это единственное чудо техники, которым мне посчастливилось пользовалась в моей квартире, если не упоминать о холодильнике и телевизоре в четырнадцать дюймов. Что касается телевизора, то в нем все кажутся не больше блох. Нужна лупа, чтобы разобраться, что показывают: футбол или праздник в Бенидорме.[2]

– Здесь у нас большой телевизор, завтра целый день можешь смотреть его, лежа на диване, – говорю я ей.