— Окстись, Сократ! Когда это я над тобой смеялась? — удивилась Ксантиппа.

И все другие клятвенно подтвердили, что Ксантиппа никогда над Сократом не смеялась.

— Раньше я считал, а Протагор и сейчас считает, что те, кто ошибается в выборе между добром и злом, ошибаются по недостатку знания. А ошибочное действие без знания совершается, мол, по неведению. Протагор вот и заявляет, что он за деньги излечивает от неведения. Ты же, Ксантиппа, полагая, что тут нечто другое, чем просто неведение, и сама не пошла и детей наших не отдала к учителю этого знания. Заботясь о деньгах и не отдавая их такому учителю, мы, с точки зрения нас-всех, поступили плохо и как частные лица, и как граждане Сибирских Афин.

Тут все согласились, что детей надо отдавать в учение к нам-всем. И даже Критон успел вставить слово:

— А то ведь разберут крышу и сдадут в Чермет за гроши…

— Ну и хитер ты, Сократ, — сказала Ксантиппа. — Теперь-то я понимаю, что быть ниже нас-всех — это не что иное, как невежество, а быть выше нас-всех — не что иное, как мудрость. Не будем отдавать детей в учение к нам-всем, Сократ!

И с этим заявлением Ксантиппы все единодушно согласились, только проницательный Межеумович нахмурился.

— А я?! — недовольно спросил он. — А психический и психологический материализм?! А Отец наш Всевышний со всеми своими партийными Апостолами до самого, что ни на есть последнего?!

— Глупину диалектического и исторического материализма постичь трудно, — попытался успокоить его Сократ. — Тут даже одного знания мало. Здесь еще и принуждение нужно.

Все согласились и с этим.

— Если верно все сказанное раньше, — сказал Сократ, — то захочет ли кто-нибудь из людей пойти на то, чтобы перечить воле и мнению нас-всех? Или это невозможно? Ведь есть какая-то тайная и страшная сила, объединяющая и направляющая нас-всех.

— Никто, конечно, не захочет, — единодушно решили все.

— Я одобряю, Сократ, — сказал Протагор, — твое рвение, и ход твоих заблуждений. Да я, думается мне, не такой уж дурной человек, а зависти у меня меньше, чем у кого бы то ни было, по крайней мере, чем у диалектического Межеумовича. Я многим говорил о тебе, Сократ, что из тех, с кем я встречаюсь, я всего более восхищаюсь тобой. Я даже утверждаю, что не удивился бы, если бы и ты стал одним из людей, прославленных мудростью, а не только знанием того, что ты ничего не знаешь. Если доживешь, конечно…

Тут все согласились, что Сократ ни за что не доживет до тех времен, когда смог бы прославить себя мудростью, а затем провели соответствующие действия с кружками и четвертями. А поскольку разливал сам Межеумович, то из-за ревности он налил Протагору в кружку на два пальца меньше, чем всем остальным.

— Итак, ты, Протагор, утверждаешь, — спросил Сократ, — что человек есть мера всех вещей, существующих, что они существуют, а несуществующих, что они не существуют?

— Да, согласился Протагор.

— Тем самым ты утверждаешь, что-де какой мне кажется каждая вещь, такова она для меня и есть, а какой тебе, такова же она в свою очередь для тебя. Ведь человек — это ты или я, не так ли?

— Ты правильно понял, Сократ, — согласился Протагор.

— А я?! — возмутился диалектик. — Я что же, по-вашему, уже и не человек?!

— Как же, — попыталась успокоить материалиста Ксантиппа, — ты человек и есть, милый Межеумович. Это очень даже заметно. Вспомни знаменитые слова какого-то философа: пью, следовательно, существую. А ты как раз сейчас пьешь самогон, который принес Критон.

— То-то же! — возликовал исторический материалист. — Знаю я вас! Но не забывайте, что руковожу симпозиумом и надзираю за самогоном именно я!

— Мудрому человеку не подобает болтать вздор, — сказал Сократ, чем было снова не вызвал негодование Межеумовича, но “причастность к мудрости” остановила его. Тем более, что обращался-то Сократ к софисту. — Так что последуем за тобой, Протагор. Скажи-ка, разве не бывает иной раз, что дует один и тот же ветер, а кто-то мерзнет при этом, кто-то — нет. И кто-то не слишком, а кто-то — сильно?

— Еще как бывает, Сократ! — согласился Протагор.

— Так скажем ли мы, что ветер сам по себе холодный или нет, или поверим тебе, Протагор, что для мерзнущего он холодный, а для немерзнущего — нет?

— Уж поверь, Сократ, — улыбнулся софист.

— Тогда, клянусь Харитами, Протагор, ты очень премудр и эти свои слова бросил нам, всякому сброду, ученикам же своим втайне рассказал истину.

Протагор усмехнулся в пустую кружку и промолчал.

— Если бы мы измерили или потрогали что-то и оно оказалось бы большим, или белым, или теплым, то, попав к кому-нибудь другому, оно не стало бы другим, во всяком случае если бы само не изменилось. А с другой стороны, если бы то, что мы измерили и потрогали, действительно было бы всем этим, то оно не становилось бы другим от приближения другой вещи или от каких-либо ее изменений. А вот мы, мой друг, с твоей легкой руки принуждены делать какие-то чудные и потешные утверждения.

Протагор все пристальнее всматривался в дно пустой кружки и упорно молчал.

— Дело в том, — продолжал Сократ, — что если бы мы с тобой были великими мудрецами, изведавшими все глубины сердца, и нам от избытка премудрости оставалось бы только ловить друг друга на софистических подвохах, то, сойдясь для такого поединка, мы могли бы отражать одно рассуждение другим. На самом же деле, поскольку мы люди простые, давай-ка прежде разберем предмет наших размышлений сам по себе — все ли у нас согласуется между собой или нет?

Протагор согласился.

— А когда так, то давай прежде всего спокойно — ведь в досуге у нас нет недостатка, — не давая воли раздражению, в самом деле проверим себя: каковы же эти наши внутренние видения?

— Для начала, Сократ, возьми себе в собеседники кого-нибудь помоложе, — предложил Протагор, — чтобы он совсем уж простодушно отвечал на твои вопросы.

— Что-то ты, Протагор, совсем ослабил канаты своих речей, — сказала Ксантиппа. — Ведешь беседу как уставший бегун.

— Оставьте меня на закуску.

— Давайте, я буду наставлять вас в истине, — предложил свою кандидатуру диалектический Межеумович.

— В истине нужно не наставлять, а подводить к ней потихонечку, чтобы ведомый не свихнулся, — сказал Протагор. — Для отвечающего подойдет, мне кажется, глобальный человек. А у тебя, великий и могучий диалектический и исторический материалист, есть дело поважней, тем более, что ты сам себя выбрал на должность распорядителя симпозиума.

Межеумович тотчас же проникся важностью своей работы и расплескал самогон по кружкам.

Выпили. Ага… Понюхали увядающий лук.