Я вышла из автобуса в половине шестого утра и ждала до шести, чтобы позвонить Уолтеру; ждала бы и дольше, но было ужасно сыро и холодно. Как выяснилось, напрасно ждала: Уолтер не ложился и взял трубку после первого звонка. Через двадцать минут подъехал к остановке. По телефону я сказала:

– Я на остановке. Если вы не передумали, я согласна.

Он ответил:

– Я очень рад, Руфь. Еду!

Увидев его, я и сама неожиданно обрадовалась. Он вышел из машины и направился ко мне. В сумерках Уолтер казался высоким, красивым и надежным; я почти любила его в тот момент. Осторожно поцеловал меня в щеку и отдал мне свой джемпер, заметив, что я дрожу от холода. Надев его, я обхватила себя за плечи и погладила мягкую серую шерсть. Уолтер положил мой саквояж в машину, и мы поехали домой.

– Как Борис? – спросила я, словно после долгой разлуки.

– Прекрасно. – Он улыбнулся. – Вечером заявил, что соскучился, будто прошло уже три дня, а не три часа, как вы уехали. Спрашивал, не знаю ли я, когда точно вы вернетесь.

– Надеюсь, он еще спит.

Но Борис давно проснулся и не мог понять, куда делся отец.

– Борис, – начал Уолтер, – у нас для тебя приятная новость.

Борис посмотрел на меня, потом на отца. По выражению его лица я вдруг поняла: он не в восторге от того, что сейчас услышит.

– У тебя будет новая мама, – с улыбкой продолжал Уолтер. – Вернее, мачеха.

– Что это значит? – в упор спросил Борис.

– Это значит, что мы – Руфь и я – собираемся пожениться. Она станет для тебя новой мамой.

Мы думали, он обрадуется. Какая наивность! Известие шокировало его. Привело в ужас.

– Но она же такая молодая! – воскликнул мой милый Борис, в своем горе забыв о приличиях. – А ты такой старый!

– Что ж, – Уолтер помолчал, подбирая слова, – мы думали об этом. Но, видишь ли, для взрослых людей это не так важно, как…

– Но ей же почти столько, сколько мне!

Я обняла его:

– Не совсем, дорогой. На десять лет больше. Эти десять лет очень многое меняют.

– Но… но… – начал он и, не найдя слов, чтобы выразить свою боль, выскочил из дома и два часа где-то пропадал. Вернувшись, он смущенно, как и полагается воспитанному ребенку, признал, что вел себя глупо, а вообще очень рад. Я поцеловала его, и он заплакал.

Уолтера удивило, что я не хочу устраивать торжественную свадьбу. Он явно готовился к разговору, думая, что ему пришлось бы терпеливо и снисходительно объяснять своей неразумной молодой невесте, почему, в силу каких обстоятельств пышная свадьба была бы неуместна. Ему нужна была жена, которая во всем полагалась бы на него: легкомысленная щебетунья, которая боготворила бы его за то, что он осчастливил ее, и трепетала при мысли, что она такая невежда; которая покупала бы себе немыслимые шляпки, и он терпеливо объяснял бы ей, что это не следует носить, а она начинала бы капризничать, и ему пришлось бы ласково убеждать ее, что глупо расстраиваться из-за пустяков. Шляпки дарили бы прислуге, а женушка проливала бы слезы благодарности.

В таком случае как он умудрился влюбиться в меня? Скорее всего он полюбил не меня, а какой-то выдуманный им образ бедной девушки. Что ж, не мне его судить. Его представление о зависимых бедняках оказалось ничуть не более нелепым, чем мое – о независимых богачах.

Уолтер первый вспомнил о моем отце. Мы решили назначить свадьбу на последнее воскресенье октября и в один из вечеров занялись списком приглашенных. Тея должна была быть подружкой невесты, Карл Симпсон – шафером. Мне этот выбор сразу не понравился, а в день свадьбы я окончательно поняла, насколько он неудачен. Еще решили пригласить нескольких друзей Уолтера, пару его сослуживцев, Лу Файна с женой, хотя я и не была уверена, что они придут, Сельму с мужем, Риту. Я собиралась послать приглашение Джерри Гликману и другим ребятам, с которыми вместе росла, но раздумала, хотя Уолтер и настаивал, чтобы я приглашала всех, кого хочу.

– Руфь, – сказал он, когда мы добрались до конца списка, – я подумал о твоем отце.

– Я тоже. Как-то неприлично не пригласить никого из родственников.

– Хочешь его позвать?

– Не знаю, – честно призналась я, – и да и нет. Тея говорит, что он все еще не в себе. Как полумертвый. Депрессия. Она просила меня навестить его. Но я не знаю, как себя вести. Глупо звучит: не знаю, как вести себя с родным отцом.

– Ничуть, – мягко ответил Уолтер, – в такой ситуации – нет.

– Вот именно, в такой ситуации. Как будто он не мой отец. Будь он прежним, я ненавидела бы его, как раньше. Но если бы ты видел его на похоронах… Несчастный, сломленный старик. Впрочем, ты ведь его раньше не знал… Он когда-то был…

А какой он был? Выше? Лучше? Раньше он любил меня – вот в чем дело.

– Я почти молилась на него. Сама не понимаю почему. Правда, он всегда ко мне прекрасно относился…

Уолтер понимающе улыбнулся:

– Что ж, поступай как знаешь. Тут я тебе не советчик.

– Жаль.

– Ну хорошо, – неохотно сказал он, – хотя повторяю: решать тебе. Но мне кажется, пригласив его, мы ничего не теряем. И потом, если он придет, ты по крайней мере будешь знать, что он тоже сожалеет о случившемся.

И я послала отцу приглашение, и Дэниелу с Розой тоже, и сказала Tee, что не могу пойти к ним сама и прошу ее передать им, что я действительно хочу их всех видеть. А за две недели до свадьбы попросила ее передать отцу, что Уолтер приглашает его на ужин. (Я еще не отказалась от комнаты и уходила ночевать туда, но большую часть дня проводила у Уолтера, готовясь к свадьбе.)

Отец выглядел лучше, чем я ожидала, судя по рассказам Теи, и я сразу насторожилась. Прошедший год не сломил его, хотя и превратил в старика. Костюм на нем болтался, но сразу было видно, что отец умеет носить вещи. Держался он не вызывающе, но и не робко.

– Привет, Руфи. Рад познакомиться, мистер Штамм.

– Мы рады видеть вас у себя, мистер Кософф.

Тея и я первыми прошли в гостиную. Сели на диван, отец устроился в кресле; Уолтер приготовил всем выпить: себе мартини, нам с отцом виски, Tee херес. Тея начала рассказывать о своей работе в школе, но разговор не клеился; мы с отцом изо всех сил пытались держаться непринужденно, и все же нам было не по себе.

– Да, – сказал Уолтер, ласково глядя на нас, – будем счастливы! – И поднял бокал.

– Лэхайм, – отозвался отец.

– Простите?

– Лэхайм, мистер Штамм, – серьезно повторил отец. – Вы еще не знаете, что это такое? Ай-яй-яй, Руфи, стыдно.

Ах, вот какую роль ты выбрал! Я не знала, смеяться мне или сердиться. Интересно, как Уолтер воспримет этого еврейского папочку, которого отец явно вознамерился изобразить.

– Лэхайм, мистер… Можно называть вас просто Уолтер?

– Буду очень рад.

– Это значит «За жизнь». Самое главное слово. Жизнь. С Божьей помощью вы с Руфи многим дадите жизнь.

– С удовольствием за это выпью, – благодарно сказал Уолтер, не подозревая подвоха.

Ах вот как – с Божьей помощью. А не ты ли орал на маму, когда у нее это случайно вырывалось?

Tee, судя по всему, тост понравился. Мы выпили за жизнь. Горничная внесла закуски. Я ненадолго вышла в кухню, чтобы посмотреть, готово ли горячее.

– Каждый вечер, – вещал отец, когда я вернулась, – этот цыпленок залезал-таки ко мне на кровать, у него даже была своя подушка. А когда его хотели зарезать, я рано утром тайком убежал с ним в лес. Потом меня нашли, но я прижал цыпленка к груди и сказал: «Лучше меня убейте, а цыпленка не трогайте!» А вот и Руфи. – Он повернулся ко мне: – Я тут рассказываю твоему… м-мм… жениху про нашу жизнь в Кейдане.

В Кейдане. За всю свою жизнь я почти не слышала рассказов о его родном местечке. Улыбнулась ему и подумала: «Ну и лицемер! Хоть бы меня постеснялся». Остаток вечера прошел в этой приятной, насквозь фальшивой атмосфере: Уолтер и отец, подвыпив, стали друзьями; Тея время от времени смотрела на меня, словно хотела сказать: «Видишь, я же знаю, в душе все люди очень хорошие». Я испытывала облегчение и раздражение одновременно, видя, с какой легкостью мужчины нашли общий язык. Я ушла вместе с отцом и Теей; прощаясь у метро, отец пожал мне руку.