– Папа, сядь, пожалуйста.

– Прекрати! – рявкнул он. – Мне все это не нравится. Чужие люди являются в мой дом и приказывают мне сесть. Я не желаю садиться. Я хочу знать, где твой брат.

– Он умер.

Все-таки я это сказала. Но слишком прямо. Слишком быстро. Надо было подготовить его, рассказать про несчастный случай, а я растерялась оттого, что он на меня закричал. Отец никогда не повышал на меня голос. Бушевал, придя домой после родительского собрания, если меня там недостаточно хвалили; громко ругал продавца, если я приносила из магазина «какую-то дрянь»; возмущался подружкой, которая, по его мнению, втянула меня в неприятности. Но никогда не кричал на меня – до сих пор. А ведь он еще ничего не знал.

В комнате повисла мертвая тишина. Мертвая, как Мартин. Отец уставился на меня. Молча ждал объяснений.

– Он катался на лыжах, папа. Несчастный случай. По глупости – никто не ожидал. У него хорошо получалось, но он хотел еще лучше. Ты же знаешь Мартина – он хотел съехать с самой высокой вершины. Ему не разрешали, никто не разрешал, ни инструктор, никто; инструктор сказал, что ни в коем случае не позволит, но он все равно поехал, когда никто не видел.

Ни слова.

– Папа!

Молчание. Я сделала шаг и протянула к нему руку. Он оттолкнул меня с такой силой, что я отлетела на несколько шагов и ударилась головой о цементный край душевой кабинки. Не веря себе, уставилась на него.

– Мистер Кософф…

– Молчать! – сказал он, не отрывая от меня взгляда.

– Я понимаю ваши чувства, мистер Кософф, но все же…

– Вон отсюда!

– Мне уйти, Руфь?

– Руфь тогда будет здесь командовать, когда сама будет платить за квартиру.

– Я подожду на улице, Руфь. Если ваши родственники захотят узнать какие-то формальные процедуры…

– Вон!!!

Она вышла из кухни. Раздался звук ее шагов на площадке. От удара болела голова, но эта была чужая боль. Внизу со скрипом открылась и захлопнулась дверь, а он так и не отрывал взгляда от моего лица.

Папа, папа, Мартин был таким, каким был, и то, что он… что с ним произошло, можно как-то объяснить. Но что произошло с нами – почему ты так на меня смотришь?

– Где мама? – В мертвой тишине вопрос прозвучал резко.

– Какая тебе разница?

– Я…

– Тебе же плевать, плевать! На нее, на Мартина, на всех нас. На всех, кроме собственной персоны!

– Папочка, папа, не надо. Пожалуйста, перестань. Ты не понимаешь, что говоришь.

– Это я-то не понимаю?

– Папа, я пойду. Пройдусь немного и скоро вернусь. Отпусти меня…

Он плюнул на пол, как будто мне в лицо. Стало трудно дышать, я словно окаменела и не могла пошевелиться.

– Что ты сделал? – спросила я шепотом.

– Это я что сделал? Сама убила брата, а теперь спрашиваешь, что я сделал?

Мне казалось, все это происходит с кем-то другим, а я только наблюдаю со стороны.

– Ты с ума сошел, – сказала я. – Как ты мог подумать…

– А тут и думать нечего. – Он перестал кричать, потому что я перестала говорить шепотом. – Разве не ты потащила его туда? А кто столкнул его с горы, хотя он никогда в жизни не стоял на лыжах?

– Да меня там не было! Были только Штаммы и инструктор. И Мартин не в первый раз встал на лыжи, и у него все прекрасно получалось, а инструктор не разрешил ему спускаться с вершины, но он все равно поехал. – Горло перехватило, но слез не было.

– А ты стояла и смотрела.

– Говорю же тебе – меня там не было.

– Должна была быть! Ты за него отвечала. Взяла младшего брата с собой, так надо было за ним смотреть.

– Младший брат! У нас с ним разница меньше года.

– Ну так и что? Раньше тебе это не мешало. Девятнадцать лет командовала им, как хотела…

– Что-что?

– Что слышишь! – опять закричал отец. – Девятнадцать лет указывала ему, что делать, и он слушался, слушался даже против воли. А тут вдруг пальцем не пошевелила, чтобы спасти его от смерти. Почему, интересно знать? А?

– Давай, объясни мне почему. – Мой голос дрожал.

– А потому что тебе плевать, вот почему! Ты, видно, и не хотела его остановить. Может, тебе не нравилось, как он себя ведет. Взрослеет. Не слушает больше старшую сестру, открыв рот. Зато теперь у тебя будет отдельная комната. На тебя будут больше тратить, да? Тебе же деньги дороже людей, Руфи, такая уж ты уродилась.

– Ты, – очень медленно и отчетливо произнесла я, – ты… мерзкий… грязный… подлый старик.

Он бросился ко мне, будто хотел меня задушить.

– Ты-мерзкий-грязный-подлый-старик! – выкрикнула я и пнула его в пах. От боли он сложился пополам, отлетел к столу и упал.

– Шлюха! – прорычал он сквозь стиснутые зубы.

– Ты превратил его жизнь в такой кошмар, что он не мог жить в этом доме! Не мог сюда вернуться! Ты что, старый дурак, не понимаешь, он же специально это сделал?! Конечно, не надо было его брать с собой. Надо было сообразить: он поживет по-человечески и не сможет вернуться и снова терпеть твои штучки. Это из-за тебя он себя убил!

– Врешь! – Он попытался встать, опираясь на стул. Стул с треском развалился. – Врешь!

– Да, убил себя! Специально врезался в дерево. Вокруг было полно места, и ему пришлось как следует рассчитать, чтобы не промахнуться. Он врезался в самую середину, вместо лица была кровавая каша. Меня там не было. Мне потом рассказали. Все, кто видел, подтвердят. Миссис Штамм до сих пор не может опомниться, какое безумие, ехать с горы и покончить с собой.

Врезаться в дерево, разбить голову – обнять ствол и остаться висеть на нем.

Он тяжело оперся о стол и обессиленно выдохнул:

– Убирайся из моего дома!

– Из твоего дома! – в истерике крикнула я. – Из этой вонючей дыры! С радостью! Нашел чем пугать! Почему у тебя самого не хватает духу уехать отсюда? Что ты будешь делать, когда этот паршивый дом снесут и придется ковылять после работы через весь город?

Я наклонилась за саквояжем. Отец схватил меня за руку. Размахнувшись, я ударила его саквояжем по голове. Он потерял сознание и рухнул на пол. Я выскочила из квартиры и начала спускаться по лестнице. Руки дрожали. Если бы я споткнулась, то вряд ли бы смогла ухватиться за перила. Но я благополучно добралась до первого этажа и остановилась на площадке, чтобы отдышаться и хоть немного успокоиться.

Потом вышла на улицу и тщательно закрыла за собой дверь. Обернулась и в последний раз посмотрела на наш дом, чтобы запомнить его во всем безобразии. Направилась к машине, стоявшей у обочины. Пройдя несколько шагов, подвернула ногу и упала, больно ударившись плечом о тротуар; саквояж спас от удара голову.

Помню звук удара и ощущение грубой ткани на щеке, когда голова стукнулась о саквояж. Потом я потеряла сознание и, очнувшись, услышала голос Хелен Штамм.

Я открыла глаза и с трудом села. Было больно смотреть, я сощурилась, но это мало помогло. Мимо проходила женщина; я видела подол ее черного платья, грубые чулки, палец с огромной мозолью, торчащий из рваной черной туфли. На лицо я не взглянула – даже когда она остановилась и уставилась на меня. Мне не пришло в голову, что я с ней, возможно, знакома. Я не могла сообразить, где нахожусь.

Хелен Штамм помогла мне подняться. Я хотела наклониться за саквояжем, но она сама подняла его. Открыла дверцу машины. Садясь в нее, я встретилась взглядом с той женщиной в черном платье. Она не отвела глаз и продолжала без тени смущения смотреть на меня. Нахальство нищих. Я села на заднее сиденье, и Хелен Штамм захлопнула дверцу. Борис спал впереди, прислонившись к плечу Лотты. Лотта, словно окаменела, даже не повернула головы, когда мать села рядом с ней и включила зажигание. Мы проехали мимо дома Теи, и я по привычке поискала ее глазами.

Надо позвонить Tee, сразу после…

Сразу после чего? Я сжала виски, боль немного утихла, но я так и не закончила мысль. Долго искала слово, которое подсказало бы мне, что надо сделать, прежде чем позвонить Tee. Даже обернулась и посмотрела на ее дом, но ничего не придумала.