Надо где-то устроиться… да-да, устроиться. Но где и как? Куда меня везут? Я чуть не попросила остановить машину, хотела зайти к Tee, но вовремя поняла, что, если ее не окажется дома, мне ведь некуда деться.
Мы повернули и выехали на Третью авеню. Куда мы все-таки едем?
Дэвид!
Я испугалась – впервые с того момента, как увидела ненависть на лице отца. Резко наклонилась к переднему сиденью, словно преодолевая сопротивление – чье?
Как известить Дэвида? Можно позвонить. А если его нет дома? Или ответит она? Повесить трубку и позвонить позже, идиотка. Но звонок тоже денег стоит.
Я чуть не рассмеялась вслух. Какие глупости лезут в голову. Чего только не придумаешь!
Мама! Как сказать маме?
Меня охватила паника. Я почувствовала себя насильно оторванной – от чего, от кого? От дома? От родных? От друзей? Но я смогу видеться с теми, с кем захочу. Кроме матери, которой могут запретить встречаться со мной. Тяжело, но не смертельно. Я любила ее, но давно не искала у нее ни помощи, ни утешения. Да и какой совет она могла дать? Что-нибудь вроде «женщина должна терпеть». Может, так и положено добропорядочной еврейской жене. Она убеждена, что никто не мешает нам жить так, как мы хотим. Не умеет смотреть на всех нас беспристрастно. Готова одобрить любые наши поступки, даже самые недостойные. Где уж тут ждать от нее утешения.
Слепая вера не для меня.
Я взглянула на затылок Хелен Штамм и вздрогнула. Забилась в угол сиденья, свернулась в комочек. Меня начало знобить.
Вдруг стало жарко, во рту пересохло, но дрожь не унималась. Я подтянула к себе саквояж. Долго не могла открыть замок: тряслись руки. Сумка лежала сверху. Я достала сигареты и спички, хотела закурить, но спичка никак не зажигалась. После нескольких безуспешных попыток я поняла, что курить не хочу, и бросила сигарету на пол. Высыпала содержимое сумки рядом с собой на сиденье, кошелек, помада, футляр с зубной щеткой, щетка для волос, кое-что из одежды. Нет банковской книжки! В панике я искала ее, потом вспомнила, что она в другом отделении. Надо расстегнуть молнию. Она не расстегивалась, и я так сильно дернула, что оторвала ее. Вытащила книжку и проверила последнюю запись: тысяча двести семьдесят долларов двадцать семь центов. Перелистнула несколько страниц назад. Тысяча тридцать три доллара сорок два цента в сентябре, после лета у Штаммов; восемьсот шестьдесят восемь долларов двенадцать центов в конце июня, перед тем как я с ними уехала; дальше сумма равномерно уменьшалась на пять центов каждый месяц, пока не достигла пяти долларов – первоначального вклада, сделанного пятнадцатого июня сорок шестого года, через полчаса после того, как я получила свою первую зарплату. Я устроилась на лето продавщицей в большой магазин. Казалось, буквы тоже дрожат – кружилась голова. Кружилась и раскалывалась от боли, книжка дрожала в руках, все перепуталось, и я вдруг решила, что смотрю не на первую запись – на последнюю.
– Произошла ошибка, – сказала я чужим, металлическим голосом, – пожалуйста, отвезите меня в банк.
Машина не двигалась с места. Я посмотрела вокруг. Мотор не работал. Хелен Штамм смотрела на меня.
– Пожалуйста, – сквозь слезы попросила я ее, – отвезите меня в банк, пока он не закрылся. С моим счетом что-то не в порядке.
– Уже поздно, Руфь, – ответила она очень спокойно, и я поняла, что она не представляет себе, какая ужасная произошла ошибка. – Мы позвоним им завтра утром.
– Утром, – сказала я, прижимая к себе книжку, – они отдадут мои деньги кому-нибудь другому. – Я заплакала. – Может, уже отдали.
– Позвольте мне взглянуть, Руфь. – Она протянула руку, и я неохотно отдала ей книжку.
– Не вижу никаких ошибок, – сказала она. – По-моему, все в порядке.
– Боже мой, посмотрите. Вот сюда. Тут написано, что у меня на счету всего пять долларов.
– Нет. Ничего подобного. Тут написано, что на двадцать второе декабря пятидесятого года у вас тысяча двести семьдесят долларов и двадцать семь центов. Это последняя запись.
Я выхватила у нее книжку, чтобы убедиться. В самом деле. Я рассмеялась.
– Вы правы. Не знаю, что на меня нашло. – Я снова рассмеялась.
– Шок и переутомление, – поставила она диагноз.
Еще смешнее – говорить «шок» про чековую книжку. Я так смеялась, что закололо под ложечкой и по лицу потекли слезы. Потом вдруг мне снова стало холодно, и я заплакала. И положила голову на выброшенную из сумки одежду.
– Руфь, вы сможете дойти до квартиры?
Я хотела ответить, но рыдания сотрясали все тело. Хлопнула дверца, надо мной раздался голос Хелен, и она взяла меня за руку:
– Давайте, Руфь. Попробуйте встать. Я помогу вам.
– Не-е-е-е-т, – простонала я, пытаясь высвободиться.
Она отпустила меня. Потом кто-то вытащил саквояж и сумку у меня из-под головы, я почувствовала, что касаюсь щекой прохладной обивки сиденья и громко плачу. Кто-то что-то говорил, обращаясь непонятно к кому. Меня завернули во что-то теплое, и я еще долго не могла согреться.
Проснувшись, я увидела, что лежу на кровати. Наверное, у Штаммов, в комнате для гостей. Комната очень красивая. Почти такая же большая, как та, которую я занимала в их загородном доме, с бледно-желтыми обоями, серым ковром на полу и серыми бархатными шторами. Я полежала еще немного, встала, потянулась. Все тело ломило, мне хотелось вымыться, поесть и в туалет. Покачиваясь, я вышла из комнаты и побрела по коридору. Вокруг ни души. Я добралась до библиотеки, постучала и вошла. Хелен Штамм сидела на кожаной кушетке, откинув на спинку голову, с сигарой и руке. Рядом с ней на кушетке лежала книга. В комнате было сильно накурено. Увидев меня, она подняла голову.
– Здравствуйте, Руфь. Не слышала, как вы вошли.
– Здравствуйте.
Мне было неловко. Колени дрожали, я прислонилась к двери, чтобы не упасть. Она подошла ко мне. Прокуренная насквозь; от одежды невыносимо пахнет табаком. Меня затошнило.
– Вы нашли свои вещи в комнате для гостей? – спросила она. – Я посоветовала бы вам принять горячую ванну, переодеться и поесть – именно в такой последовательности.
– Боюсь, я причиняю…
– Глупости.
Она вывела меня в коридор и проводила до комнаты. Мой саквояж стоял на обтянутом оливковой кожей кресле у окна; с ручки кресла свешивался розовый купальный халат, скорее всего Лоттин. Я присела на кресло. Миссис Штамм пошла в ванную, и через минуту я услышала шум льющейся воды.
– Я не могла вспомнить, был ли у вас с собой халат. Это Лоттин. Я давно отложила его с вещами, которые, возможно, вам подойдут. К столу можно выйти в нем, переодеваться необязательно. Вы наверняка умираете с голоду. Если бы еда сейчас могла вам доставить удовольствие, я предложила бы сначала поесть. Я буду в столовой или библиотеке. – Она быстро вышла, чтобы я не успела ее поблагодарить.
Раздевшись, я бросила одежду на пол. Выглядела она так, будто ее носили, не снимая, лет сто. Вода в ванне показалась мне слишком горячей, но я осторожно вступила в нее и начала медленно садиться, задерживая дыхание, пока тело не привыкло. Наконец я вытянулась, откинулась назад и прикрыла глаза. Через минуту, почувствовав, что засыпаю, села, тщательно вымылась, потом включила воду и вымыла под краном голову. Надела халат и открыла саквояж, чтобы достать щетку. Все вещи, которые я обычно держала в сумке, включая банковскую книжку, были кое-как засунуты в саквояж вместе с одеждой. Я долго не могла понять, почему книжка так смялась. Потом посмотрела на последнюю запись и все вспомнила. Убрала книжку на место, закрыла саквояж, расчесала мокрые волосы щеткой и пошла в столовую, пересилив желание схватить вещи в охапку и навсегда убежать из этого дома.
Хелен Штамм пила кофе и читала газету за большим столом. Я села рядом, взяла предложенную сигарету. Она налила себе и мне кофе, а через минуту Фернет внесла яичницу с ветчиной и свежие булочки. Я набросилась на еду, благодарная Хелен Штамм за то, что она углубилась в чтение и не пытается занять меня разговором. Остановилась, лишь когда булочки кончились. И, к своему удивлению, зевнула. Она опустила газету и улыбнулась мне:
