— Любое хорошее заклинание несёт в себе три составляющих: звучащее, физическое и материальное, — принялся объяснять он спутникам. — Вибрирующий напев заклинания; движения, дающие излиться затаившейся в сердце силе; да добавьте к этому животворную жидкость, струящуюся по телу...

Жрец начал мять свой живот, изгибаясь и кряхтя, одновременно разжевывая какой-то листик с противным запахом, что вытащил из внутреннего кармашка. Путешественники с интересом смотрели на него, и никто не удивился, когда чародей, после всех манипуляций, громко пукнул.

Финвольд не остановился, и уже через некоторое время, к всеобщему удивлению, что-то начало происходить. Клетка жреца наполнилась непонятной силой, давящей изнутри. Змейки огня, искрясь и потрескивая, обвились вокруг всех четырёх решёток — вот-вот взорвутся. На лбу жреца обильно выступил пот, искажённое судорогой лицо застыло в чудовищном напряжении. Нарастающая сила пугала.

Потом загадочная энергия взорвалась, выбив все четыре решётки клетки, и те с громким звуком разбились на кусочки, ударившись о стены темницы.

Крыша клетки, теперь ничем не поддерживаемая, упала прямо на голову Финвольда, едва не вышибив из жреца дух.

Путники удручённо отшатнулись в глубь своих камер.

Прошло немало времени. Может, несколько часов, а может, даже дней. Никто из них не умер от жажды — значит, они здесь не так уж долго. Хотя казалось, томительному ожиданию не будет конца. Финвольд по-прежнему оставался без сознания, он едва дышал и не шевелился.

Гэпу их положение напомнило о долгой ночи в Синих горах перед нападением волков.

За всё это время они так и не увидели своих захватчиков. Воды и пищи им не приносили. Путешественники могли только говорить; слушать звуки человеческих голосов было необходимо, чтобы отвлечься от вызывающего судорогу оцепенения, которое поражало запертых в камерах. Но порой даже общения оказывалось недостаточно, и они боялись, что сойдут с ума.

Ещё был сон. Прерывистый. Который никогда не приносил отдыха, зато дарил видения. Тревожные видения.

Путникам стало мерещиться, что решётки на них надвигаются. Любой готов был рискнуть жизнью ради одной минуты свободы, когда можно было бы вытянуть ослабевшие ноги, почувствовать ветер и капли дождя на лице.

Наконец послышались какие-то звуки.

По ту сторону двери кто-то стоял. Донесся едва уловимый, леденящий кровь смех, или шёпот, словно лёгкий ветерок коснулся струн звучащей не в лад скрипки. Он напоминал тихое шипение затаившегося паука, неслышную злобную поступь убийцы.

Щелчок — сердца дрогнули.

Смазанный механизм замка пришёл в движение.

Скрип.

Дверь открылась. Свежий воздух, тёплый и маслянистый проник в темницу. Вместе с ним пришёл сладкий, даже приторный запах хульдров.

Раздался сладкозвучный, вызывающий страх голос:

— Мои лешники доложили, что вы направляетесь на остров на верхушке мира и полны решимости разбудить Гончую Преисподней...

В панике ища оружие, которого не было, мужчины пытались в темноте разглядеть хозяйку голоса, стоящую на верхней ступеньке.

— И я, Ним Кэдог, ничего не предприму? О-о, моё бездействие было бы вознаграждено.

Говорящая вышла из тени и встала перед путниками.

— Ним? — прошептал Нибулус, от удивления лишившись красноречия. Слова застряли в горле.

Женщина перед ними не походила на Ним Кэдог, по крайней мере на ту пухлую селянку в возрасте, которая пригласила к себе на ужин. Двадцать пять лет и ещё столько же фунтов веса исчезли куда-то, открывая взгляду такую потрясающую неземную красоту, что даже Эппа оказался пригвождённым к земле. Молочно-белая кожа слегка светилась, как отражение луны на гладкой поверхности озера, которое тотчас пойдёт рябью, коснись её руки смертных. Огромные чёрные глаза сверкали, наполненные древними знаниями и магией. Глядя в них, словно на огромный небосвод ночью, каждый ощущал себя маленьким и никчёмным. В чертах женщины слились мимолётная, но всё же вечная красота, проказливость, звериная хитрость и коварство. Длинные, как ивовые ветви, чёрные волосы, подхваченные колючим венком из ежевики, окутывали плечи и свободным каскадом ниспадали до бёдер. Чёрное платье, облегающее стройную фигуру, казалось, впитывало без остатка скудный свет.

Она изучала их, как учёный изучает коллекцию собранных насекомых.

— Ну? — продолжила Ним, спускаясь вниз по ступенькам. — Что скажете в своё оправдание?

Только сейчас пленники заметили две фигуры позади неё. Поначалу они их не увидели, так поразила путешественников красота женщины, однако теперь... Два огромных чудовища, столь уродливых, что было даже не ясно, как изящный образ Ним Кэдог выносил их соседство.

В целом они напоминали людей — восьми футов ростом и очень мускулистых. Их руки свисали почти до земли; пальцы, каждый размером с огурец, судорожно сжимались и разжимались. Длинные до лодыжек рыжие космы почти скрывали лица с огромными носами. Довершали картину розовые щёлочки глаз и огромный рот, усеянный клыками, с которых капала жёлтая слюна.

С неуловимой для человеческого глаза быстротой Ним Кэдог просунула руку в ближайшую камеру и схватила пленника. Нибулус не сопротивлялся, изумившись сё силе.

— Большой человек, — сказала она, облизываясь. Потом вытянула руку пеладана меж прутьев наружу и понюхала. — Запах богатства выдаёт в нём знать. Ручаюсь, что ты командуешь не только этой кучкой дворняжек.

— Кто... Что ты? — ровным голосом спросил воин, не пытаясь отнять руку.

— Я — женщина с большим состоянием, — ответила Ним с хитрой улыбкой, неожиданно укусила его руку и высосала немного крови, — ...и вкусом.

Воин не дрогнул.

— Женщина! — бросил он ей. — Мы в твоей власти, ты можешь мучить и убить нас, даже проклясть наши души. Но почему мы должны терпеть эти дерьмовые стихи?

— Ха! — ответила она, показывая на него пальцем, как девчонка. — Командир!

Ним отпустила пеладана и развернулась к Фринвольду, который к этому времени уже очнулся и сидел, прислонившись к дальней стене клетки, с непроницаемым выражением лица.

— Я — удар в спину, — начала она, поедая жреца глазами, — ветер, воющий в лесу, путник без отдыха...

— Я — заноза в заднице, — неожиданно, подражая ей, ответил Финвольд, — нытик в лесу, болтун без остановки.

Ним на миг замерла.

— Твоя смерть, жрец, будет невероятно мучительной!

— Вполне может быть, — не остался в долгу тот. — Вот только тебя не будет рядом, чтобы ее увидеть.

Женщина заметила разлетевшиеся после взрыва остатки решётки.

— Ай-ай-ай, что ты наделал... — сказала она голосом заботливой родительницы, и, повинуясь её взгляду, к жрецу бросился один из слуг. В следующее мгновение Финвольд уже валялся на полу камеры Лесовика и тихо постанывал.

Неспешно двигаясь дальше, Ним дошла до камеры Эппы, где старый жрец скрючился в самой глубине, с ужасом глядя на неё. Женщина стала поглаживать прутья решётки. Заметив, какие у неё длинные ногти, старик испугался ещё больше, его глаза едва не вылезли из орбит. Эппа панически нашаривал свой амулет.

— Я тебе не нравлюсь, верно?

Ним ждала ответа.