Сам воздух вокруг полнился враждебностью, тысячи глаз злобно таращились на путников с деревьев.

— Куда теперь, Нибулус? — спросил Финвольд.

Пеладан на миг задумался.

— Он не сюда пошёл, — наконец вымолвил воин. — Значит, нам лучше вернуться... Ступайте за мной.

Поворачиваясь вслед за остальными, Гэп заметил какое-то движение. Странные существа высунули головки из липкой слизи и уставились на оруженосца. Юноша не хотел задерживаться, но, по непонятной причине замерев, продолжал на них смотреть.

Гэпу показалось, что из темноты проступили небольшие бледные лоскутья. Что это такое, он поначалу затруднялся ответить. Лоскутья безвольно свисали с ветвей деревьев, слегка колыхаясь. Бумага? Или старая одежда, вывешенная отсыревать и собирать грязь? Приглядевшись, юноша засомневался: лоскутья были слишком тонкими и неровными для человеческой одежды.

Жуткий страх заструился по жилам. Не одежда — там висела кожа. Лоскутья кожи свисали с каждой ветви. Человеческой кожи.

Потом с громким чавканьем из вязкой глубины стала подниматься та самая фигура, которую они преследовали. С её одеяний стекала слизь из самых кошмарных сточных канав преисподней. Казалось, тьма окутала низину, подтверждая худшие опасения путников. На миг они замерли, затем рванули прочь.

Вслед им из разинутой пасти болотной твари раздался пронзительный вибрирующий вой, волнами расходящийся по трясине. Низина ожила. Деревья яростно зашумели, будто сотрясаемые бешеным ветром; ветви хлестали и цеплялись, удерживая ошарашенных людей. Земля под ногами начала расползаться и клокотать, а корни петлями обвивались вокруг копыт, стреноживая лошадей. Ржание, вопли страха, отчаяния и гнева заполнили низину. Все двенадцать жертв беспомощно метались, пытаясь спастись от воцарившегося хаоса.

Неожиданно трясина начала разрастаться. Твёрдая почва под ногами превращалась в вязкую топь, а воющая тварь поднималась всё выше и выше.

Несмотря на отчаянные попытки испуганных лошадей вырваться из трясины, их продолжало засасывать. Всадники тоже не находили путей к спасению. Деревья и кусты непрестанно хлестали по лицам, не давая вырваться.

Волшебное порождение тьмы не прекращало свой демонический вой. Гэп спрыгнул со спины Пугала, чтобы за уздцы вытащить пони из смертельной трясины, и тотчас по колени погрузился в топь. Лошадка задирала голову и испуганно ржала. Гэп, отчаянно дёргавший её за уздечку, посмотрел в глаза пони, уже по грудь погрузившегося в болото, и увидел в них обречённость. Лошадка поняла, что её полностью засосёт, и испуганное ржание стало ещё пронзительнее. Гэп никогда не слышал звуков ужаснее. Это ржание теперь будет преследовать его до гробовой доски.

Рядом тонул закованный в броню Молотобой, он уже погрузился в трясину по холку. Нибулус потерял равновесие и с громким всплеском рухнул в топь; доспехи тянули его вглубь.

— Реднар! — закричал воин. — Подойди! Помоги снять доспехи — я тону!

Но среди царящей свистопляски оруженосец больше не думал о своём хозяине. Пугало засосало уже по шею, и юноша предпринял последнюю попытку вытащить обречённое животное. Рыдая от жалости, Гэп вытащил меч и, когда лошадка вытянула шею, чтобы глотнуть воздуха, наклонился к ней и перерезал горло, прерывая агонию бедного животного.

Зависшая над ними тень увеличилась в размерах. Через несколько секунд верный Молотобой исчез в булькающей трясине, утянутый весом тенгриитовой амуниции, под пеладановы проклятия и обещания отомстить.

Хульдр рос, словно подпитывался жизненной силой умирающих.

Отчаянно ища путь к спасению, стремительно погружающийся в трясину Нибулус закричал трём жрецам:

— Финвольд, Лесовик, Эппа — сделайте что-нибудь!

Приказ разорвал цепи хаоса. Слепящая бело-голубая молния сорвалась с вытянутой ладони Финвольда и ударила в грудь болотному фантому, туда, где должно находиться сердце. Секундой позже вой твари перебила ритмичная песнь Лесовика. Хульдр, дымящийся от удара молодого жреца, начал медленно уменьшаться в размерах. Взбесившиеся заросли тоже отшатнулись от заклинаний колдуна.

Несмотря на тяжёлое положение, Нибулус удовлетворенно улыбнулся.

Гэп наконец вспомнил о своих обязательствах перед хозяином. Он подскочил к тонущему воину и схватил за руку в безуспешной попытке вытащить его из смертоносной трясины. На короткий миг их взгляды встретились. В отличие от глаз Пугала, наполненных ужасом и отчаянием, во взгляде Нибулуса светилось презрение к смерти. Невероятно решительный и упорный, воин почти смеялся, и юноша понял: чтобы убить сына Артибулуса, понадобятся неприятности пострашнее. В эту секунду оруженосец и господин поняли и приняли друг друга, невзирая на разницу в возрасте и положении.

Оба цеплялись за безжалостную жизнь, отказываясь сдаваться.

Перекрывая визг, крики и вой, заполнявшие низину, раздался мягкий голос. Спокойный и ласковый, он разносился над лесом. Гэп с пеладаном в удивлении закрутили головами, ища источник голоса.

Он исходил от Эппы. По грудь погрузившись в зловонную колышущуюся трясину, чародей сохранял полнейшую безмятежность. Золотисто-белое сияние разливалось от возносящего молитвы жреца.

С последним воплем досады и отчаяния тварь отступила от старого жреца, испугавшись могущества его бога. Взвыв напоследок, хульдр, всё ещё дымясь от удара Финвольда, погрузился обратно в болото.

Трясина отступила, лоскутья детской кожи исчезли, деревья успокоились, и путников вновь окутала привычная тьма.

Ошалев от неожиданной тишины, мужчины сидели и дрожали. Хриплый крик Нибулуса вернул их в реальность. Жрецы подскочили и бросились вытаскивать воина из трясины.

Все были так рады остаться в живых, что некоторое время ни о чём больше не могли думать. Ужасное колдовство призрака и его логово, гибель любимых лошадей, усталость, сковавшая тело, угроза голодной смерти, потеря клади, — сейчас их ничто не волновало. Они выжили, и теперь каждый миг жизни казался священным даром.

Потом путники услышали, как к ним кто-то идёт через лес.

Они не шевелились, даже не дышали. Страха тоже не было, его просто не осталось после такого сурового испытания.

Звуки шагов приближались, принеся с собой слабый дрожащий свет.

Из переплетения листвы и паутины показалась голова. Пухлая краснолицая женщина средних лет смотрела на них, держа в одной руке посох, а в другой светильник.

— Прощенья просим, — сказала женщина (никогда ещё прежде родной эскельский язык так не радовал слух). — Отроки, вы представляете, который час? Я глаз сомкнуть не могла от всего этого шума!

Путники в изумлении смотрели на женщину по другую сторону зловещей топи. После тяжелейшего испытания, которое лишило Паулуса, Лесовика и Эппу сознания и навсегда забрало четырёх лошадей, оставшиеся трое были совершенно обессилены. Любое враждебное вмешательство прикончит их.

С огромным облегчением — и не без смущения — спутники рассматривали стоящую перед ними женщину. В отличие от дикарей, она не была облачена в меха и кожу, к тому же безоружна, если не считать шишковатого посоха, который крепко сжимала в руке. Жёлто-коричневое шерстяное платье с маленькими палочками вместо пуговиц не скрывало полноты; поверх был накинут видавший лучшие времена серый плащ и шерстяная шаль с выцветшим рисунком. Судя по несколько неухоженному виду, она вполне могла бы оказаться путешественницей, но слишком уж она была простой и домашней. Женщина напоминала обычную эскельскую селянку, которой точно не место в этом ужасном болоте.

— Что там такое, Ним?

Приглушённый голос шёл из-за спины женщины. Путешественники настороженно принялись внимательно всматриваться: в темноте двигались тени.

— Простофили, угодили в трясину, — ответила она.

Её спутники — судя по голосам, их было несколько — не проявили желания показаться и по-прежнему мялись под покровом деревьев. Лишь она подошла ближе и встала над лежащими на земле мужчинами, которые всё ещё тяжело дышали после пережитого. И хотя женщина сердито смотрела на них, путники чувствовали, что она нервничает. Женщина не выпускала из рук посоха.