А два жреца — из всего отряда именно Несущие Свет должны были держаться вместе — но даже они не могут прийти к согласию! Казалось бы, их должна объединять вера. Но нет, каждый словно ведет свой собственный бой.

Возьмем Финвольда: острый ум, приятная внешность, учтивые манеры — человек, который мог бы добиться всего, стать, кем пожелает, и все же он почему-то выбрал непростую стезю жреца-чародея. Причем он настолько непоколебим в своей вере, настолько предан призванию, что покинул свою суженую Алуину и отправился в этот жуткий поход на Дальний Север. Незаурядного ума человек, жрец Куны, он совершенно точно знал, во что верит и что делает.

А теперь Эппа: всего лишь тень человека, он настолько же далек от жизни, как и догматы, которые проповедует. Но и тут кроется нечто непостижимое — ведь Эппа лучше, чем кто-либо другой, знает, каково это, страдать за веру, знает не понаслышке. Он стар и немощен, и, несмотря на выносливость, удивительную для человека столь преклонного возраста, здоровье его ухудшается с каждым днем. Все замечали, как Эппа в последнее время хрипло кашляет, и каждый раз, когда Болдх поднимал на него глаза, кожа жреца становилась все серее. Болдх даже подумать не решался, как долго тот продержится в мерзлых пустошах Мелхаса. Но и в Эппе тоже сидело нечто неуемное — что-то не давало покоя его старым костям, гнало на север, милю за милей, шаг за шагом, наперекор боли.

«Дряхлый сморчок» — ха, как бы не так!

Ради чего старик терпит все эти мучения? И что все-таки движет Финвольдом? Или, если на то пошло, каждым их них — даже новым членом их отряда? Самая что ни на есть разношерстная компания: Судьба свела их вместе для выполнения какой-то задачи, суть которой ни один из них не понимал.

«Вот всегда так, — размышлял Болдх, — ввязываюсь куда-то и сам не знаю, зачем, а тем более чем все закончится...»

Спустя мгновенье он уже спал, убаюканный затихающим шепотом леса.

На лагерь опустилась тишина. Пустая тишина, от которой разум немеет и теряется. Тишина и тьма. Болдх знал, что остальные спят рядом, но так давно их не слышал, что уже начал сомневаться, тут ли они.

Его бросили? Оставили совсем одного? Страннику вдруг показалось, что все умерли и он — последний человек на земле. В сердце закрался страх, вместе с черной безысходностью, какая наползает лишь в ночных кошмарах.

Болдх вытащил руку из-под теплого одеяла и потянулся в холодную темноту. Он попробовал пошарить рядом с собой, нащупал холодный камень и тут же отдернул руку.

Вновь появилось знакомое ноющее чувство в затылке — что-то его тревожило. Что именно, Болдх не знал. Совсем как месяц назад, в пещере в Синих горах, когда он слушал Финвольда, Эппу и Лесовика. Сейчас их слова возвращались, переплетаясь и скручиваясь в его сознании, как клубок змей: бормотание Эппы, размеренная речь Финвольда, напевы Лесовика. Но громче всего звучало именно гортанное пение шамана, монотонное и беспрерывное.

Болдх даже не мог понять, где находится. Он словно вернулся в Синие горы, но ведь с тех пор прошло уже много недель, разве нет? Как он мог там очутиться? А если так, значит, ему предстоит пройти весь путь заново... снова защищаться от волков и леукроты, идти через горы, покинуть отряд, повторится история с хульдрами, и город на болоте, и, и...

И ужас, пережитый в недрах серебряного рудника!

Внезапно из мрака к нему потянулись две бледные руки. Те же самые, что когда-то вынырнули из темноты боковой шахты, хлестнув его по лицу. Он отпрянул, едва не задохнувшись от ужаса.

Но удара не последовало. На этот раз вороватые тощие руки что-то держали. Волчонок! Крохотный детеныш, комок из серого меха и острых зубок.

Отчаянно пытаясь преодолеть страх, Болдх потянулся к волчонку и взял его в руки. Тот принялся извиваться, как червяк, и зашелся смехом, как умалишенный ребенок. Ухмыляясь сам не зная чему, ведь страх так не прошел, Болдх стал гладить детеныша. Он гладил, и гладил, и вскоре шерсть начала сходить огромными клеклыми комками, и он остался с ободранным, кровоточащим куском волчатины, все продолжающим пискливо хохотать.

Болдх поборол тошноту, стремясь избавится от этой непотребной мерзости. Но почему-то не получалось. Воздух вокруг сгустился, и он осознал, что не может пошевельнуться. Не в силах оторваться от тельца детеныша, казалось бы, давно уже мёртвого, но при этом очень даже живого. Красные, горящие, как угли, глазки смотрели на Болдха.

Затем накатил ужас — глубокий, инстинктивный ужас завладел всеми чувствами.

Волки пришли за ним.

Болдх бросился бежать. Он все бежал, и бежал, не выпуская из рук гогочущего урода, а кровь стекала по рукам. Вся стая, ведомая матерью детеныша, леукротой, гналась за ним, нагоняла с каждой секундой. Земля содрогалась от ударов тяжелых лап, грива леукроты бешено развевалась, а хриплый шум ее горячего дыхания становился все громче и громче; он уже ощущал тяжелое гнилое зловоние в ночном воздухе. И даже почувствовал, какую боль причиняет ей стрела, застрявшая в глазнице.

Нечего было и надеяться на спасение. Теперь уже и его товарищи бежали рядом, отчаянно взывая к нему, умоляя бросить этот воющий шматок мяса.

Стая нагоняла. Ещё миг — и их сожрут, всех до единого. Но миг этот, казалось, растянулся навечно.

Весь в холодном поту, Болдх вскочил, сел и резко проснулся. Он посмотрел по сторонам. Стояла ночь, но он снова был у подножия Великаньих гор над лесом Фрон-Вуду. Остальные мирно спали, запах костра обнадеживающе щекотал ноздри, и все-таки Зверь побывал здесь: тяжелый дух все ещё висел в воздухе.

Отряд уже подходил ко входу в Великандию, а увиденный сон все никак не шел у Болдха из головы.

— Что? — рассеянно спросил он. — Это ты мне?

Нибулус вздохнул. До полудня оставалось часа два, а Болдх за все утро и слова не произнес. Остальные решительно — и даже как-то непривычно бодро — шагали вверх. Мысль о скорой встрече с легендарной «Страной великандов» подгоняла и тянула вверх, к обещанному входу.

Болдх держался в стороне. Положа руку на косматую холку своей строптивой кобылы, он направлял быстроногую ад'тманку вверх по тропе. Его явно что-то беспокоило — что-то, заставившее провести все утро в мрачных размышлениях.

— Ты слышал хоть слово? — нетерпеливо переспросил Нибулус, — Вот уже четыре часа как мы на ногах, а ты ещё где-то витаешь. Что тебя беспокоит?

Болдх молча на него уставился.

— Ничего, все нормально, просто недосып.

Рядом с догорающим костром он увидел припавшую к земле фигуру. Волк?! Горящие в темноте как у демона глаза недобро подмигнули, зубы обнажились в оскале.

— Приснилось что? — многозначительно произнес голос. Перед ним — улыбаясь широко и хищно, почище любой леукроты — стоял ведун.

— Ох! — мучительно выдохнул странник. — Мог бы иногда, для разнообразия, и приятные сны насылать!

— Я всего лишь хотел сказать, — продолжил Нибулус, — что Катти пойдет вперед, посмотрит, что там с проходом, и спросил, не выпьешь ли ты со мной по глотку сливянки.

Болдх взглянул на протянутую оловянную флягу со странными подпалинами и металлическими блямбами и помотал головой. Он позволил Женг свернуть с тропинки к роднику неподалеку и вновь погрузился в мысли.

На нижних склонах снег лежал редкими пятнами, но порой приходилось подниматься круто вверх, а путь по горной ложбине то и дело преграждали валуны, осыпь и колючий кустарник. Несколько раз Тивор не мог точно определить, где находится, и отряду приходилось возвращаться. Перерывы в изнурительном восхождении возникали лишь из-за приступов кашля Эппы, и теперешний привал тоже устроили ради него.

Пеладан пил, чтобы скрыть бурлившее в нем возбуждение. Наконец-то нашлась расселина в скалах, ведущая к тайному проходу. К тому же к ним вернулся Лесовик, а жуткий лес Фрон-Вуду остался позади. И в довершение, им, кажется, удалось ускользнуть от Зверя, чем бы он ни был. Жизнь, наконец, налаживалась.