— Ты лгал нам, — встрял Болдх. — Лгал про великандов, лгал про хульдров, лгал, что про туннель никто не знает. Да ты все время врешь! Я с удовольствием помогу Паулусу тебя выпотрошить!

— И почему, Куны ради, ты нас бросил, когда появились воры? — подхватил Финвольд. — Выходит, ты уже знал, что будет?

Но Катти Тивор не собирался терпеть подобного обращения.

— Когда хочу, тогда и ухожу, — заявил он. — Как шаман с Болдхом. Не знал я, что бедой пахнет, а должен бы: кто по полям скакал, да ромашки нюхал, да костры ночью жег — я? Раз так, сами и ищите отсюда выход. Но вот что я вам скажу, други: если вас кто и предал, так это наш дорогой Болдх. Или мне померещилось? Выхожу из леса и вижу: стоит наш благородный герой, склонился над Энной, а в руках вулж... Может, объяснишь, что это было: танец какой народный? Небось, много их выучил за годы странствий?

Настал черед Болдха оправдываться. Кровь ударила ему в лицо, незадетая сторона вспыхнула от стыда, и он инстинктивно заслонил щеку рукой. «И правда, что это я?» — спросил он себя, не понимая, что на него тогда нашло.

Тут он осознал, что уже стемнело и лица не разглядеть. Болдх терпеть не мог беспроглядный мрак здешних лесов, однако сейчас тьма его выручила. Он опустил руку и прокашлялся — несколько раз — перед тем, как заговорить.

— Я хотел выиграть время, — извиняющимся голосом пробормотал он, тут же одернув себя: «Нельзя говорить таким жалостным тоном». — Чокнутый культист держал выпивающий души кинжал у моего глаза, а вам хоть бы хны! Ты, Нибулус, все равно рвался в драку! Заявил: «Болдх, ткни-ка мерзавца под ребра». Пыл Пелла, ну и вояка! Легко сказать, «ткни»...

— Дичь не пори, — усмехнулся Нибулус. — Все видели, как он тебя отпустил, убрал кинжал.

— Вот именно, — согласился с другом Финвольд дрожащим от возмущения голосом. — Ты оказался среди нас. Почему не вступил в схватку? Поверить не могу, что ты вот так, запросто, потащил Эппу к своим новым дружкам... Я ведь с самого начала говорил, что не нужно нам его брать. Да, Эппа?

Все ждали, что скажет старый жрец. Но если Болдх надеялся на поддержку, его ждало разочарование.

— К сожалению, — мрачно начал Эппа, — я вынужден с тобой согласиться, любезный брат. Ему нельзя доверять. Все это время я заступался за тебя, Болдх, и очень хотел тебя понять. А ты снова и снова нас подводил. Честное слово, мне искренне тебя жаль. Должно быть, ты очень, очень одинок. Вся твоя жизнь — долгий, бессмысленный путь к смерти: ни товарища, ни любимой, ни семьи, ни друзей. Выбор сделан, и не мне решать. Я поклялся моему богу, что всецело помогу тебе в выполнении святой миссии, и сдержу клятву, пусть мне и не дано понять, почему владыка Куна выбрал именно тебя. Финвольд, Болдх пойдет с нами.

Последовало долгое, тягостное молчание. Одинокий порыв ветра пронесся в верхушках деревьев; сосновая шишка упала с глухим стуком на ковер из хвои... Действительно, раз даже Эппа отвернулся от Болдха — дело серьезно.

Вдруг, глубоко вздохнув, ожил Лесовик. Его голос, все ещё слабый, звучал как бы издалека, и непонятно было, проснулся ли он или говорит во сне.

— Болдх в одиночку спас наши шкуры в темнице Ним Кэдог. Путь избранных тернист, и порой они ошибаются. Но скальды говорят, что о герое пристало судить не по поступкам, а по славной гибели. Пусть даже Болдх подведет нас снова — если он не ошибется в конце, то оправдан будет перед вечностью.

Само собой, ведун говорил истину, этого они отрицать не могли. Как выразился Эппа: «В древних сказаниях героями становятся лишь после смерти, великой и благородной. Трусливейшие из крыс могут в конце концов погибнуть славной смертью, и до скончания времен барды будут воспевать их подвиг. Возможно, Болдх, для тебя это единственный выход».

— Ну, по крайней мере все пока живы, — чтобы разрядить обстановку, вставил Катти. — А если бы Болдх полез вас защищать, возможно, вы бы сейчас дружно кормили воронов. Вдруг рукой Болдха двигала сама Судьба?

Потом заговорил Нибулус:

— Болдх, я ничего не могу доказать, и чихать мне на песни скальдов. Но по-моему, ты хуже любого предателя. Больше я к тебе спиной не повернусь. Веры тебе не больше, чем Тивору...

— Ну, спасибо! — негодующе воскликнул Катти.

— Вы друг друга стоите. Оба хороши. Пока не покинем этот проклятый край, пойдете впереди — так, чтобы я мог вас видеть.

Когда будем на той стороне, можешь убираться с Катти, обойдемся без тебя.

На лес опустилась мёртвая тишина: ни ветра, ни шороха, и даже кожа на щеке Болдха перестала потрескивать. Казалось, сами боги прислушались. Болдху нечего было ответить. Внутри у него всё сжалось, странник проклял свою жизнь. Пеладан был молод, это верно, и вполне мог передумать и даже простить Болдха. И старый священник вряд ли это так оставит. Но сейчас Болдх проклинал всё: эту ночь, страну Великандию и самого себя. Он ненавидел это место, закрытое, мрачное и колдовское. Может, им вообще не выбраться из лесу из-за великандов, а он застрял тут, с людьми, которые его ненавидят. И даже если они выберутся, что потом? Разве в одиночку выжить на холодном севере?

Странник переживал один из самых тяжких часов в своей жизни. Он завидовал понятиям о чести Нибулуса, его преданности и духу товарищества — всему тому, чего сам не понимал.

— Ладно, — пробормотал Болдх, не надеясь, что к нему прислушаются, — все равно я не мог драться. Они забрали мой меч.

Через несколько секунд гробовой тишины раздался вопль Финвольда:

— ЧТО?!

— Они, говорю вам! Точно! Я даже отсюда их чую.

Напряженно всматриваясь в кусты, Финвольд распластался рядом с другими членами отряда на скрытой в зарослях папоротника и жгучей крапивы полянке. Хотя деревья в этой части леса росли намного реже, густой подлесок обеспечивал укрытие, необходимое для наблюдения. Примерно в ста ярдах впереди, за последним деревом, до самых холмов расстилался толстый ковер из папоротника-орляка. Трава там была реже и грубее, чем пышные листья, на которых сейчас лежали путники, а в нескольких милях отсюда слышалось блеяние овец.

Финвольд по-пластунски пополз вперед и укрылся под старым замшелым ясенем; корни дерева поросли пятнистым аронником и чагой. Сперва он нервно покосился вверх и лишь затем осмелился выглянуть из папоротников. Нырнув обратно, разведчик поспешно ретировался обратно к товарищам.

— Они, точно! Я заметил дымок над утесом на той стороне холма, левее от нас. Кто-то готовит завтрак. То-то они удивятся, если...

— Ты уверен, что видел их?                                                                                                 

— Кого же еще? — возмутился Финвольд. Глаза его лихорадочно блестели.

Нибулус молча нахмурился — скорее всего он переживал за жреца, который жутко выглядел. Обычная опрятность, неизменный вкус и невозмутимое достоинство Финвольда постепенно сдавали под цепким натиском буйной растительности Великандских лесов с её репейником, колючкам, липкой слизью насекомых и комьями грязи. Финвольд теперь скорее походил на уроженца Великандии, а не Вида-Эскеленда.

Всю неделю, прошедшую со дня встречи с великандом, путники опасливо пробирались по лесу, выбирая самые глухие места. Больше всего они страшились снова попасться на глаза гиганту, и напряжение сказывалось на всех. Но Финвольд, единственный, кто чаще смотрел по сторонам, чем вверх, постоянно торопил и подгонял их. В полумраке под густым пологом леса кустов, через которые пришлось бы продираться, почти не было, и отряд шел довольно быстро. Никто не знал, куда направились воры после столкновения с великандом, да и выжили ли они вообще, но у всех было предчувствие, что враги спаслись (по крайней мере большая их часть) и тоже направляются к одному из выходов из Великандии. Финвольд, по-видимому, считал, что необходимо добраться до тайного выхода первыми, чтобы перехватить воров.