Итак, Малины нет, но Малина есть, потому что в честь него сказываются сказки и Писаховым, и многими другими.

И ещё несколько слов о Малине и Писахове. Я думаю, что прототипом Сени Малины был не только С. Кривоногов, но и… С. Писахов. Душа Сени Малины жила в самом Степане Писахове, и все придумки Малины - это придумки и Писахова.

Степан Григорьевич писал как-то, что Малина рассказал ему во время их единственного свидания две сказки: «На корабле через Карпаты» и «Розка и волки». Может быть. Но ведь остальные сказки Писахова, сочинённые несомненно им самим, как две капли воды похожи на эти две сказки.

Думая об этом, я всё больше утверждался в мысли, что в сказках Степана Писахова столько же Сени Малины, сколько в сказках Сени Малины Степана Писахова. Был ли мальчик, в данном случае не столь уж важно. Гораздо важней то, что был народ-сказитель и был сказитель Степан Писахов, старавшийся следовать его путем.

Тема главы, посвящённой Степану Писахову, - это тема Писахова-Малины. Она как будто исчерпана. Но мне хочется рассказать ещё об одной встрече с Писаховым в… фондах Ленинградского музея Арктики и Антарктики. Случилось это через несколько лет после смерти Степана Григорьевича.

Я спросил хранителя фондов музея Валентину Владимировну Кондратьеву:

- Нет ли у вас каких-нибудь работ архангельского художника Писахова?

- Кое-что есть, - ответила она. - Немного, правда: две картины и несколько листов графики, - и с готовностью добавила: - Сейчас принесу.

Я ждал с нетерпением возвращения Валентины Владимировны и с ещё большим нетерпением следил за тем, как осторожно, неторопливо, бережно она вынимала картины из плотных конвертов, в которых они хранились. Наконец, хранительница сокровищ дала мне взглянуть на них, и первое, что я увидел, был… аэроплан - старый мой знакомец по Архангельску.

Надо же было так случиться, что одна из двух картин Писахова, хранившихся в фондах музея, оказалась именно той, которая для моей работы о Писахове была мне всего нужней и всего интересней. Может статься, эта картина и вообще самое интересное из наследия Писахова-живописца.

До той поры я видел эту картину дважды - пятьдесят три и тридцать три года тому назад: на выставке Писахова, если не ошибаюсь, в 1916 году и у него на квартире в Архангельске - в 1936 году. И вот теперь она снова передо мной, больше того - мы с ней наедине, и я могу глядеть на неё, сколько моей душе угодно, могу разглядывать её во всех самомалейших деталях, каждая из которых для меня - находка.

Впрочем, когда картина, высвобожденная из своих обёрток, предстала передо мной воочию, я ещё не знал, какая это интересная, какая драгоценная находка, как много она для меня открывает того, чего я прежде не знал и о чём даже не догадывался. Но обо всём этом - в следующей главе.

Придётся на время оставить живопись и литературу, чтобы обратиться к авиации вообще и к северной, арктической авиации в частности.

Самолёт, изображенный на стоявшей передо мной картине, на который я прежде смотрел просто как на самолёт, оказался определенным, действительно существовавшим самолётом и - гораздо больше того - интереснейшей реликвией истории русской и мировой авиации.

Что же это за самолет? Четкая подпись в правом нижнем углу картины: «Ст. Писахов, 1914» сразу определяла эпоху, к какой относится машина. Это был «Фарман», так сказать, самолёт в пелёнках, свидетель младенческих лет авиации - биплан-этажерка, с густо поставленными между нижней и верхней плоскостями деревянными стойками-распорками и крохотной кабиной-люлькой для пилота, как-то отдельно вставленной в самолет и окрашенной притом в ярко-красный цвет.

Мне, признаться, невдомёк было поначалу, почему так ярко окрашена кабина, и я решил, что это просто элемент колорита картины, желание художника дать на общем скромно-тускловатом фоне северного пейзажа яркое, привлекающее глаз живописное пятно.

Но дело обстояло не так. Это была не прихоть художника. Однако поговорим по этому поводу в конце главы. А сейчас займёмся самолётом в целом.

Это был гидроплан, стоящий у самого берега на трех поплавках. Наклонясь к самой картине, я старался близорукими своими глазами разглядеть детально эти самолётные «ноги», когда Валентина Владимировна будничным голосом сказала:

- Постойте, это же самолет Нагурского, и у нас есть его фотографии.

Она заглянула снова в ведомые ей одной архивные недра и положила передо мной папку, из которой вынула две фотографии и две книжки.

Я схватился за фотографию. На обеих был изображён уже знакомый мне самолёт, причём, на одной - вместе с лётчиком, стоящим возле него на снегу. Лётчик - высокий и плечистый - был одет в плотное демисезонное пальто и русские сапоги.

- Прочтите надпись на обороте, - посоветовала Валентина Владимировна.

Я повернул фотографию оборотной стороной и прочёл карандашную надпись: «Самолёт И.О. Нагурского в Архангельской губе на Новой Земле в 1914 году. Экспедиция на поиски Г.Я. Седова. Фото изготовлено Северным отделением Географического об-ва в гор. Архангельске».

- Чьей рукой сделана эта надпись? - спросил я, всё ещё держа фотографию в руках.

- Это писал Наливайко, - ответила Валентина Владимировна.

Наливайко… Эту фамилию я уже знал. Услышал я её впервые несколько дней тому назад, сидя в кабинете директора музея Ивана Кондратьевича Якимова. В разговоре со мной Иван Кондратьевич сказал, что, работая над книгой о Севере, мне было бы весьма полезно связаться с живущим в Архангельске Георгием Яковлевичем Наливайко, который уже двадцать два года состоит председателем Северного отделения Географического общества.

Забегая несколько вперёд, скажу, что я последовал совету Ивана Кондратьевича, связался с Наливайко и получил от него весьма полезные для меня и моей работы советы, а также и некоторые материалы.

Однако вернёмся к длинному, заваленному всякой музейной всячиной, столу Валентины Владимировны, за которым я сижу над самолётом, изображённым на писаховском полотне, над фотографиями того же самолета и его летчика, над книгами Нагурского. Книги присланы из Польши, где живет сейчас Ян Иосифович. На одной из них, носящей название «Первый над Арктикой» - дарственная надпись лётчика: «Свершилось предсказанное в 1914 году: единственное средство сообщения в Арктике - самолёт. Арктика перестала быть таинственной. Самолёты - лучший способ коммуникационного сообщения. Книжки шлю на память для музея. Ян Нагурский».

Непосредственно за дарственной надписью следует авторское предисловие к книге, начинающееся цитатой: «Большая советская энциклопедия в 29 томе под буквой «Н» указывает: «Нагурский Иван Иосифович (1883 - 1917) - русский военный лётчик, совершивший первые полёты в Арктике на самолете. В 1914 году, в поисках русских арктич. экспедиций Г.Я. Седова, Г.Л. Брусилова и В.А. Русанова, Нагурский совершил (с Новой Земли) на гидросамолете 5 полётов, во время которых достиг на С. мыса Литке и удалился на С.-З. на 100 км от суши. Нагурский находился в воздухе свыше 10 часов и прошёл около 1100 км на высоте 800-1200 м. Нагурский указал на возможность достижения Северного полюса на самолёте».