Частенько обсуждаем планы кругосветного путешествия. Еще недавно я и не предполагала, что мне вновь захочется в дальнее плавание. А теперь по ночам раздумываю, что необходимо будет взять для Яны. Даже записываю. Похоже, болезнь эта неизлечима. Одно время мне было так тяжко, что про себя думала: «Только бы добраться до суши, и уж нога моя больше не ступит в лодку». Ничего подобного. Все забыла и строю планы следующего путешествия.

Море не место для фаталистов. Вот уже два года меня преследуют несчастья, аварии, критические ситуации. Случается все самое плохое, но я не унываю. И со всем успешно справляюсь. И ни разу в голову не пришла предательская мысль: лучше бы мы остались в Софии.

Последнюю экспедицию из нашей двенадцатилетней программы я назову «13 столетий». В честь 1300-летия со дня основания болгарского государства и 100-летия со дня провозглашения моего родного города столицей. Лодка по старому обычаю получит очередное название – «Джу-VI».

По долгому опыту знаю, что ночью лов зоопланктона более продуктивен. Животный планктон не любит света – днем он прячется в глубине. Незадолго до восхода солнца он начинает опускаться вниз, а перед закатом поднимается ближе к поверхности. Эти перемещения называются суточной вертикальной миграцией.

Некоторые планктонные организмы двигаются сравнительно быстро – обычно 10–15 метров в час. Рекордсменом среди них считается рачок Calanus, который за один час уходит на глубину до 100 метров.

Исследования показывают, что ночью самый богатый зоопланктоном водный пласт – поверхностный, толщиной до 20 метров. Но есть веслоногие рачки, которые постоянно обитают на глубинах от 45 до 100 метров.

Если же вам требуется поймать большее количество зоопланктона днем, надо тащить планктонную сеть на глубине от 60 до 100 метров. В наших условиях это трудновыполнимая задача.

Однако даже днем верхние слои океана вовсе не безжизненны. В любое время суток сеть приносит зоопланктон, но намного «эффективнее» все же ночной лов.

За два-три дня расплодилось множество мелких насекомых. Пока что они нас не особенно притесняют, так как обитают преимущественно в сухарях и кураге. Но для Джу уже проблема. Против паразитов нет яда. Меня они всерьез еще не волнуют, но тело непрерывно чешется. До конца экспедиции остались считанные дни, постараемся выдержать. Предполагаю, что насекомые забрались к нам на красивом Бора-Бора или на Тахаа, где мы накоротко привязывали лодку у причала. Больше никогда не станем так делать. Будем бросать якорь, а на причал подавать швартовый конец.

С удовольствием отмечаю прожитые дни в «Альманахе Брауна». Расстояние до Самоа тает с поразительной быстротой. Никогда еще мы не шли так резво и легко. Ветер оптимальный, волны средние, вода очень редко попадает в лодку. Но самое чудесное то, что начиная от Бора-Бора каждый день мы делаем по 100 миль. Проходим целехонькую, кругленькую сотню. А ведь было время, когда за целые сутки лаг отсчитывал лишь 30 миль. И мы, как дети, радовались, что так быстро Движемся со сломанной мачтой.

В атлантической экспедиции мы стали называть самопроизвольный разворот парусов «спонтанным выкидышем», а стаксель с выносным гиком – «Гошо-локомотивом». В Эгейском море наш экипаж окрестил расположение парусов бабочкой «клевером».

Инструменты и предметы обрели у нас новые названия. Обычно функциональные и зависящие от того, хорошо ли служит данная вещь. Барометр у нас – «равнодушник». Две сети для ловли планктона – «студенческая» (ловит более гадкий планктон) и «гастрономическая». Ящик с инструментами – «повседневник», второй – «оборотник», третий, с плиткой, размером 90 × 20 × 15 сантиметров – «зеленый».

Говорим всегда кратко:

– Поищи в оборотнике.

– Подай студенческую.

Давно уж распростились со сложными фразами вроде:

– Джу, будь добра, подай мне, пожалуйста, планктонную сеть с мелкой ячейкой!

Теперь это звучит так:

– Брось-ка мне студенческую.

Даже в градусах долготы опускаем сотни: 154° у нас – 54. Также и с барометром: вместо того чтобы сказать 762 миллиметра, говорим 62. Пожалуй, мы бы окончательно пали в глазах моряков из яхт-клубов, если бы они узнали, что «корму» мы называем «домашним уголком», а вместо «койки» говорим «постель». Весьма вольно обращаемся с морской терминологией. Но для нас от простого словечка «уголок» уже веет домашним уютом. И кроме того, мы не на бессрочных курсах по морской практике, а в спасательной лодке.

За три экспедиции набралось уже полгода плавания в лодке. Тысячи раз я завязывал морские узлы, тысячи раз их развязывал, но пользуюсь только тремя их разновидностями. И до сих пор не испытывал нужды знать большее их число. Пусть задумаются над этим инструкторы курсов для яхтсменов. Очень часто они требуют от несчастных курсантов непременно запомнить 20–30 различных узлов. Сложное и совершенно ненужное дело. Ведь наше время – не расцвет парусного торгового флота, когда в любой момент вам могут предоставить клипер. Задача в наши дни куда проще. Конечно, за десять лет можно выучить 30 морских узлов разного назначения. Но кому это нужно? Важнее зажечь искру в душе начинающего, привить любовь к парусному флоту. И тут лучших результатов можно добиться даже соревнованием в скорости завязывания узлов. Если бы я попал в руки яхтсмена-теоретика, он, наверное, презирал бы меня. Но нас разделяют два океана и самый длительный в мире практический опыт плавания на спасательной лодке под парусом.

Ничего особенного, достойного описания, не происходит. Идем быстро. Курс держим легко. Никаких происшествий. Привычный распорядок на борту восстановился довольно скоро. Всякая вещь на своем месте, а это, судя по опыту, пожалуй, самое удобное.

На вахте читаем, строим планы, а по ночам мечтаем о скорейшем возвращении домой. Солнце вроде бы не так сильно печет. И, хотя я и не чувствую какой-либо резкой смены температуры, все же сейчас здесь зима. Только к заходу солнца становится немного прохладнее да цвета чуть холоднее. От стального, белого и бледно-голубого до темно-серого. Нет уж тех роскошных, пышных закатов, какие мы наблюдали при подходе к Полинезии. Однако на юго-востоке небо остается светлым, невероятно прозрачного голубовато-зеленого цвета, который и привлекает в этот счастливый уголок земли немало художников.

Яна давно уж со мной. Представляю ее себе. Ничего интересного друг другу не сказали. Она не поразила меня какой-либо глубокой мыслью. Один-единственный Раз получил пространные сведения:

– С кем ты играла в детском садике?

– С Колей.

На этом разговор закончился, я так и не понял, кто он, этот Коля.

Мне просто приятно смотреть на нее. Подбрасывать, тормошить и разыгрывать. Иногда и подразнить. И мне кажется, что открываю в ней настойчивость характера, чувство человеческого достоинства. Яна не капризничает, плачет в меру и ничего не боится. Может, потому что никто еще ее не пугал. Насколько могу, стараюсь избегать слов «нет», «нельзя». С тысячами запретов она очень скоро столкнется сама. У нее врожденное чувство ответственности. В детском саду ее любят и хвалят. Но мне она кажется обыкновенным ребенком. Я люблю ее. Но совсем по-другому, чем любит Джу. Сколько бы раз Джу ни вспоминала о нашей Улыбушке, сразу же у нее появляются слезы на глазах. Очень часто говорим, что уже никогда больше не будем с ней расставаться. Нелепо, но я бы сейчас все на свете отдал, чтобы оказаться в Софии. София – другая моя боль. Там моя мама, сестра, друзья, улицы Раковского, Патриарха… Я видел немало прекрасных городов. Многие из них красивее и экзотичнее. Но София – мой город, мое место под солнцем. И даже уродливая и безликая улица Денкоглу вызывает во мне радость. Все мне знакомо в родном городе. Помню, как он выглядит в июле, и мне хочется скорее погрузиться в его атмосферу.