Появляются новые «модели» рыб. Есть одиночки, иные же образуют косяки. Сделал поразительное для себя открытие: процесс питания хищных рыб нередко начинается в воздухе. Там – последнее и кратковременное убежище жертвы, и там же обычно настигает ее гибель.

В воздухе непрерывно носятся рыбы, причем не только летучие. Из воды то и дело выскакивает все живое: от 2 – 3-метровых дельфинов и 60 – 70-сантиметровых корифен до небольших кальмаров и анчоусов.

Завтра исполняется 100 лет со дня Апрельского восстания[15] 1876 года. Это одна из самых славных страниц в новой болгарской истории и вершина нашего национального возрождения. С нами путешествуют «Записки о болгарских восстаниях» Захария Стоянова. Это одна из моих любимых книг. Читал ее уже много раз, но и сейчас она продолжает волновать меня. Потрясают страницы о героизме и о самопожертвовании жителей болгарских сел.

«Записки» читать трудно. Книга расклеилась, распалась на части, переплет изорван, некоторых страниц нет. Ветер пытается развеять книгу по океану, и я вынужден оберегать ее. Тем более что этот экземпляр уникальный: из первого издания, выпущенного еще в 1884 году. Букинистическая редкость. Вручила мне книгу Лили Каменева под категорическое обещание отдать ее в переплет. В Софии я нашел только одну и то перегруженную переплетную мастерскую, битком набитую грубиянами, принимавшими заказы со сроком исполнения лишь через два месяца. И я решил переплести «Записки» в Перу, но за суетой дел забыл. Чувствую себя виноватым перед Лили, к тому же напуган воришкой-ветром.

Меняет ли океан человека, делает ли его чище, лучше? Освобождается ли, раскрывается ли человеческий дух среди этого необъятного океанского простора, под этим огромным небом? Может ли восхищение перед первозданной природой изгнать притаившегося у каждого из нас в душе скептика? Чем обогащают меня экспедиции?

Часами пытаюсь ответить на эти вопросы. Но честен ли я сам перед собой? Трудно представить, чтобы я ни с того ни с сего здесь, среди безбрежного океана, вдруг очистился, стал возвышеннее и благороднее. И мысли мои неожиданно стали бы правдивей и углубленней. А взор засиял бы независимостью и мудростью. Не верю в резкие перемены. Особенно если они происходят в тридцать с лишним лет. Возможно, и бывают моменты озарения, когда перед твоим взором разрывается некая пелена. Но если тебе перевалило за сорок, ты, может быть, и не пожелал бы этого. Разве что так для тебя удобнее. По-моему же, это унизительно: здесь чувствовать себя независимым, а на суше – обремененным, скованным.

По какому-то волшебству в наши души вселяются невинные гномики. Они непрерывно нашептывают нам: это глупо, это ненужно, это опасно, в этом нет никакого смысла. И так, незаметно, гномик овладевает твоей душой. И вертит ею, и лепит, и перекраивает ее по своему усмотрению. Когда-то наступает момент, и ты неожиданно для самого себя начинаешь прислушиваться к его советам, избегать ненужных хлопот, волнений, погружаться в вечное, общечеловеческое: семья, любовь, благородство…

Если ты становишься иным только в океане, а на сушу возвращаешься прежним, то какой смысл путешествовать? Тогда уж лучше избрать более простой путь: коль припекла обида, забирайся в какую-нибудь пещеру и выплачь там все свои муки и обиды.

Ночью впервые за 36 дней мимо нас прошло судно. Мы на траверзе Панама – Сидней. Где-то далеко на горизонте я увидела огни. Их было много, вероятно, это пассажирское судно. Когда наша лодка падала вниз, в пропасть между двух волн, судно исчезало, потом мы вылетали на гребень волны, и его огни вновь ненадолго появлялись. Спокойно спавшим пассажирам и во сне не снилось, какое это для нас большое событие – увидеть их судно. Ему ничего не стоило пройти здесь на пять часов позже. Тогда, быть может, нас бы заметили и мы наконец смогли бы послать в Болгарию весточку о себе. Нам просто не повезло! Вскоре огни исчезли и небо обрушило на нас потоки воды. Каждый раз думаю про себя: «Этот дождь – самый сильный». Пять часов ливень лил как из ведра, будто задался целью не оставить на лодке сухого местечка.

Вечером барометр упал на три деления. Я не обратила на это внимания, потому как считала: он не особенно интересуется погодой. А барометр, оказывается, предсказывал правильно. Его стрелка уже целую неделю энергично то скачет вверх, то устремляется вниз. Припоминаю, что и погода меняется таким же образом.

Дождь идет через день с самыми разными интервалами. Ненавижу его. Он дурно влияет на меня – портит настроение. Сразу становлюсь вялой и грустной. Вот и сейчас пытаюсь улыбаться, а не получается. Все угнетает. И небо, подпирающее спину, и темно-серый океан, и облака, окрашенные во все тона серого цвета.

Я на вахте, и снова льет дождь. Правда, не с таким остервенением, как ночью.

Наблюдала интересную картину: метрах в двустах от лодки все вдруг потонуло в серо-белой пелене. Сквозь ливень лишь смутно виднелись расплывчатые очертания вздымающихся волн – тоже серо-белого Цвета. И я – один-единственный сторонний наблюдатель. Пелена прошла мимо, на юг.

И этот день пролетел быстро. А до первых островов еще очень далеко. Неуютно мне, тревожно и одиноко.

Снова нас сопровождают акулы. Две или три. Размером чуть поменьше прежних, но вид такой же свирепый. Опять плывут только за левым бортом или позади. Этот «почетный» эскорт выдерживает положенное расстояние – метра три. Неужели надеются, что кто-нибудь из нас вылетит за борт? Двухметровой акуле, конечно, трудно будет меня проглотить, но для меня вполне достаточно, если она вырвет хоть клок мяса. А известно, что акула делает это без всякого затруднения. Зубы у хищницы большие и чрезвычайно острые. Когда мы были на Кубе, Джу выпросила у рыбаков зуб карибской акулы и теперь не расстается с ним. У тихоокеанских акул зубы разные. Есть и широкие, с зазубринами, словно пила. Новую акулу определили по атласу. Это длиннокрылая акула (Longimanus).

До сего времени нас сопровождали, в общем, пять «людоедок». Постепенно входим в район, прославившийся особенно свирепыми акулами. Самые знаменитые – австралийские.

Идем в окружении огромного косяка рыб, подобных луфарям. Их тут тысячи. Куда ни кинешь взгляд, всюду поблескивают спины этих довольно крупных рыб. Особенно хорошо видно их на гребнях волн. Солнце стоит низко и словно бы проектирует их на экран. Плывут они на глубине около метра, тела рыб окрашены в коричневато-фиолетовый цвет.

В Великом океане человек может полностью прокормиться рыбой. Ее здесь, видимо, намного больше, чем в Атлантике. Там она появлялась только в периоды безветрия. До сего времени мы не поймали ни одной рыбешки. Как будут смеяться надо мной заядлые рыбаки! Но я не испытываю ни малейшего желания выудить хотя бы одну. К тому же рыба и не входит в рацион нашего питания. А чтобы приготовить ее, потребуется целая уйма дополнительных забот да еще придется терпеть лишние запахи.

Джу чувствует себя лучше. Температура спала, но она страшно похудела. Тяжелый камень свалился с сердца. Теперь я убежден – мы все преодолеем. Лучшего спутника и представить себе не могу.

Бакштаг – один из тросов, которыми крепится совместно с вантами мачта с двух сторон, – совсем ослаб. Я попытался было его подтянуть, но он выкинул коленце – оторвался. Обух, к которому он был прикреплен на вершине мачты, отвалился. И теперь мы остались с одним бакштагом. К несчастью, я ничем не могу уравновесить крепление с противоположной стороны: мешает румпель. А это серьезно снижает прочность новой мачты. Смотрю на оторвавшийся конец троса и чувствую себя обманутым. На Маркизских островах снова придется извлекать мачту. И опять ставить. Правда, в спокойной обстановке, в тихом заливе да еще с помощью людей. Поэтому эта работа не представит большого труда.