Было уже поздно. За окном была темень, густой туман усиливал ощущение, что я заблудился и по волшебству очутился где-то вне пределов реального мира. К счастью, Манджафуоко попросил местного аптекаря дождаться моего прихода с рецептом. Долгие блуждания вслепую в поисках аптеки стали целым приключением. И вот, наконец, у меня в руках коричневый пузырек и пипетка.
Дотошно выполняя все предписания, я принимал свое лекарство и внимательно следил за своим самочувствием, чтобы не пропустить «обострения симптомов». Но как определить уровень боли? Как измерить свою вспыльчивость, оценить раздражение, которое у тебя вызывает надоевшая песенка или тупой рекламный ролик? Возможно, уже то, что я прислушивался к себе, наблюдал за своим душевным состоянием, само по себе способствовало переменам. Прошло несколько дней, и я стал чаще видеть сны. Мне снилось детство; по словам Манджафуоко, это был верный знак того, что лекарство выбрано правильно. Потом медленно, но отчетливо я почувствовал, что все стало налаживаться. Я прекрасно себя чувствовал, не раздражался и даже поймал себя на том, что все чаще смеюсь, смеюсь от души. Этого я и хотел. Манджафуоко отлично выполнил свою работу. Да и я, вроде, не сплоховал.
Упоминания Манджафуоко о магии, «жизненной силе» будили во мне уже знакомые мысли. Идея, что я сам должен излечить себя, не дожидаясь, что кто-то придет и меня исцелит, была мне близка. Я отчетливо ощущал, что здесь было нечто, не принятое моими «ремонтниками» в расчет, и нельзя было от этого отмахиваться.
История о спасении Нормана Казинса, старого американского журналиста, связана с целительной силой природы, известной еще древним римлянам. Против его болезни аллопатическая медицина средств не знала. Тогда Казинс отважно и настойчиво, а главное, с оптимизмом собрал все силы, чтобы задействовать свой жизненный импульс. Дело в том, что несколькими годами ранее Казинс, собравшийся писать об Альберте Швейцере, побывал у него в Габоне. Однажды за ужином Казинс сказал этому врачу-просветителю:
— Как повезло туземцам, что у них есть такой врач, как вы, и им не нужны колдуны.
Швейцеру это не понравилось.
— А что вам, собственно, известно о колдунах?
Казинсу пришлось признаться, что не так уж и много. На следующий день великий врач повел его на поляну в лесу, неподалеку от госпиталя, чтобы познакомить со своим, как он сам выразился, «коллегой» — местным колдуном и знахарем. Швейцер заставил американца два часа подряд наблюдать работу знахаря: одним пациентам тот давал мешочек с травами; другим просто дул в лицо, бормоча заклинания; а третьих отправлял к своему соседу, доктору Швейцеру. Швейцер объяснил Казинсу, что пациенты первого типа страдали болезнями, от которых травы помогали; у больных второго типа были, по мнению колдуна, психические нарушения, с которыми он боролся при помощи своеобразной психотерапии. А вот пациентов с проблемами исключительно хирургического свойства, как, например, грыжа, внематочная беременность, опухоль или перелом, он направлял к доктору в больницу.
Но Казинс настаивал:
— Но разве колдун вообще может кого-то вылечить?
— Вы хотите узнать секрет, который, начиная с Гиппократа, врачи всегда держали при себе.
— Что за секрет?
— Колдуны лечат точно так же, как и мы, обычные врачи. Пациент этого не знает, но истинный целитель — у человека внутри. А мы добиваемся успеха, помогая этому внутреннему целителю действовать.
Эрих Фромм тоже говорил:
— Не мы лечим пациентов. Мы просто находимся рядом и болеем за них, как за любимую футбольную команду, пока они сами лечат себя.
Если разобраться, так оно и есть: не лекарства лечат тело, а тело лечится с помощью лекарств. Травматолог ставит на место кость и накладывает гипс, но исцеление — это уже дело самого тела… или его «жизненной силы», если выражаться чуть более «магически». Жаль, что нынешние врачи приписывают все заслуги только себе.
Я вернулся в Нью-Йорк более спокойным и уравновешенным. Конечно, мой калейдоскоп не всегда был окрашен в красивый золотистый цвет, но это бывало частенько. Капли и впрямь казались волшебными; гомеопатия меня все большее интересовала, хоть в ней многое, казалось, противоречило разуму и здравому смыслу.
В голове роились вопросы. Могло ли «снадобье», которое так хорошо повлияло на мое настроение, помочь вылечиться от рака? Не могут ли такие капли дать новый стимул «жизненной силе» и вернуть равновесие и мудрость моей свихнувшейся иммунной системе? Все методы лечения, которые предлагали мне «ремонтники», грозили роковыми побочными эффектами. Гомеопатия же была абсолютно безвредной.
Я знал, что у меня нет времени на опыты с магией, но меня мучили сомнения по поводу предстоящего облучения. Лет через двести «ремонтники» из Онкологического центра со своими изуверскими методами будут, видимо, считаться примитивными коновалами. Я принялся за розыски сведений о гомеопатии и узнал, что она родилась между XVII и XVIII веками как форма протеста против тогдашних варварских способов лечения, когда всех больных в обязательном порядке изнуряли кровопусканиями и слабительными.
Чуть ли не пятнадцать веков медицина опиралась на убеждение, что болезнь всегда вызвана ядами, которые следует выводить из тела любыми средствами: не только естественным путем, но и принудительно. Самым распространенным было кровопускание. Часто для удаления «дурной» крови использовали пиявок. Представьте — Джордж Вашингтон вынес семь кровопусканий в последнюю ночь своей жизни. И это пустяк по сравнению с тем, что вынес Людовик XIII — ни много ни мало сорок семь кровопусканий. В 1827 году Франция закупила за границей тридцать три миллиона пиявок — на выпускание крови из пациентов пиявок местных уже стало не хватать.
«Представьте, сколько в нем было дурной крови! Даже несмотря на то, что мы ее почти всю из него выпустили, он все равно умер», — сказали врачи о короле Леопольде Австрийском, которому был поставлен диагноз «ревматическая лихорадка».
Именно тогда Самуэль Ханеманн, немецкий врач и химик, родившийся в 1755 году в Мейсене, возмущенный таким подходом к пациентам, задумал найти новый, неубийственный способ лечения и в результате спас множество людей.
Ханеманн внимательно наблюдал за природой, он был настоящим ученым. Например, он обратил внимание на то, что появление новой болезни иногда приводило к излечению от старой. Он вернулся к старинному принципу — лечить «подобное подобным», который знал еще Гиппократ в IV веке до Рождества Христова и вновь открыл Парацельс в эпоху Возрождения. Пользовались им и китайцы, майя и индейские племена, проживающие на территории нынешних Соединенных Штатов и Канады. В Индии знают историю Бхимы, одного из героев «Махабхараты», который выжил после отравления, заставив ядовитую змею укусить его.
Первый эксперимент Ханеманн провел на себе. Он обнаружил, что экстракт коры хинного дерева вызывает симптомы, которые наблюдаются при малярии. Давая маленькие дозы больному малярией, он увидел, что наступает выздоровление. Значит, вводя в организм маленькую дозу «болезни» и вызывая определенные симптомы, мы даем толчок организму, чтобы тот стал защищаться и выздоравливать. И это не абсурд: действие привычных сегодня вакцин как раз такое. Может быть, именно на этом принципе основан странный способ, при помощи которого племена, живущие в Гуджарате, в Индии, лечат водобоязнь: берут клеща с бешеной собаки и заставляют больного проглотить его, запив водой.
Для Ханеманна в поисках новых целебных средств важно знать, какие симптомы вызывает прием тех или иных веществ различного происхождения.
Сначала его родные, а затем несколько добровольцев, приняв минимальную дозу испытуемого снадобья, записывали в журнале свои ощущения, не только физические, но и эмоциональные. Из собранного материала Ханеманн понял, что болезни протекают индивидуально у различных людей. Симптомы, даже общие, проявляются по-разному.
«Каждый больной страдает от болезни, которой нет имени, болезни, которую прежде никто не наблюдал и которая позже уже не повторится в подобном виде», — писал Ханеманн. Отсюда и основополагающее правило гомеопатии: заниматься именно больным, его симптомами, его реакцией на болезнь, а не болезнью как таковой. У многих людей может болеть голова, но по разным причинам. Аспирин может помочь любому, но причина останется у каждого своя. И эта причина рано или поздно о себе заявит.
