Мальчик, голый по пояс, неподвижно лежит на земле. Рядом мужчина с ножом; один взмах — и горло ребенка перерезано. Или это только кажется зрителям… Течет кровь.

— Это мой сын! — кричит мужчина толпе. — Но я должен принести его в жертву! Так велела богиня Кали, у меня нет выбора!

Он замахивается для последнего удара, и кажется, что детская головка сейчас слетит с плеч.

Из охваченной ужасом толпы слышатся крики:

— Нет… нет… не надо, остановись!

Но мальчик еще жив; его глаза расширены от ужаса. Мужчина, похоже, колеблется.

— Вы, правда, хотите его спасти? — спрашивает он.

— Да! Да!.. — кричит толпа.

— Ну, есть один способ, — говорит человек. — Кали может принять в дар голову козы вместо головы моего сына, но я человек бедный, а коза дорого стоит. Помогите спасти его. Дайте хоть сколько-нибудь, каждый понемножку…

Монетки дождем сыплются из рук зевак, падают вокруг отца и сына.

— Спасибо! Спасибо, — шепчет человек; он медленно накрывает маленькое тельце ветхим одеялом. Потом вскидывает руки к небу и молит богиню Кали вернуть ему сына живым и здоровым. Толпа немеет: одеяло шевелится… Человек сдергивает его: мальчик, целый и невредимый, голова на месте, вскакивает на ноги и бросается собирать разбросанные по земле деньги. Улыбающийся отец театральным жестом вытирает тряпкой окровавленный тесак.

На площадях Индии такое действо частенько повторяется. Люди, даже зная заранее, чем все закончится, снова и снова, всегда с неизменным любопытством, будто в первый раз, позволяют себя пугать и развлекать, а в конце с готовностью раскошеливаются. Это происходит из века в век, причем не только в Индии. И реакция публики, наша реакция, неизменна, ибо происходящее затрагивает нечто глубинное в душах, нечто, не меняющееся со временем и не зависящее от места: желание заглянуть «за грань», увидеть мир не тот, что нам знаком.

Что нам подсознательно нравится в чародеях, что нас завораживает в фокусниках, так это их умение ошеломить нас. Власть их неотразима. Нет, конечно, мы знаем, что невозможно из пустой шляпы извлекать кроликов и голубей, что нельзя распилить надвое женщину, а потом чудесным образом вернуть ей прежний вид, и все же готовы вновь и вновь наблюдать за этим зрелищем, каждый раз радуясь, что дали себя провести.

Конечно, все это просто трюк; нас обманывают, но мы не хотим разоблачения обманщика, не хотим лишать себя радости иллюзии. Мы знаем, что маг меняет не действительность, а лишь наше восприятие этой действительности. Но при этом удивляет нас, завораживает, а порой даже дарит нам крохотную надежду на то, что мир может быть чудесным — таким, каким показывает его маг, а не таким, каков он на самом деле.

О филиппинских хилерах и «психической хирургии», при помощи которой они извлекают из человеческого тела опухоли и прочую пакость, не оставляя при этом (как в рассказанном классическом трюке с мальчиком) никаких следов, я знал практически все, что было возможно. Пятнадцать лет назад я занимался этой темой как журналист. Две недели я ходил по пятам за знаменитыми в то время целителями, наблюдал, как они оперируют, общался с их пациентами — теми, кого чудесным образом исцелили, и с теми, кого не исцелили. В результате я пришел примерно к тем же выводам, что и мои предшественники. А именно: хилеры — на самом деле умелые иллюзионисты; их «чудеса» — не более чем виртуозно выполняемые трюки, разоблачить которые, наблюдая за ними простым глазом, трудно, даже находясь рядом.

Не удалось это и мне. Я видел, как вынимают из глазниц глаза, «лечат» их и водворяют на место (как я обнаружил позже, это еще один классический номер индийской магии, на которой специализируются факиры). Видел сгустки крови и куски плоти, извлекаемые из горла или живота больного, но, сознаюсь, так и не смог понять, каким образом целители создают эту иллюзию. Выходило это у них настолько реалистично, что однажды они и меня заставили похолодеть от ужаса.

Случилось это во время давнего двухнедельного пребывания на Филиппинах. Я приехал туда с сыном Фолько — ему тогда было шестнадцать, и он живо интересовался паранормальными явлениями. Однажды в Маниле, когда целитель после очередной операции спросил, не нуждается ли кто-нибудь еще в помощи, мой неугомонный сын вышел вперед. Проблема была типичная для его возраста — юношеские угри.

Хилер велел Фолько снять рубашку, уложил его на кушетку, дал распятие и сказал, чтобы он закрыл глаза. Потом одну руку положил на горло Фолько, а другую просунул под затылок. Я стоял совсем рядом; наведя фотоаппарат, я уже приготовился снимать процедуру (с расстояния менее метра), и тут хлынула алая струя, заполнила ямку под горлом Фолько, залила его грудь. Я окаменел от ужаса, как я мог позволить такое? Как я мог рисковать жизнью сына, чтобы удовлетворить его юношеское любопытство — или, что еще хуже — мое любопытство журналиста?

Паника моя длилась недолго. Прошла минута, возможно меньше, и все закончилось. Фолько встал, весело улыбаясь; я, тут же вновь превратившись в журналиста, тайком завладел одной из бумажных салфеток, которыми ассистенты хилера вытирали «кровь». Но спрятать ее в карман, чтобы потом отдать на анализ, я так и не успел. Рука одного из молодых телохранителей, на вид таких кротких и благообразных, мертвой хваткой вцепилась в мое запястье; он сжимал мою руку, выкручивая ее, пока я не сдался и не выпустил свою добычу — доказательство обмана. У Фолько после этого действительно не стало угрей, но, по-моему, их и прежде не было.

С тех пор прошло много лет. Добрая и дурная слава филиппинских хилеров оставалась неизменной. Но изменился я, теперь мне было кое-что известно об используемых хилерами психических механизмах, я не так скептически относился ко всему, что может способствовать «исцелению» человека. А главное, теперь больным был я сам — больным, который, испытав на себе средства традиционной медицины, заинтересовался остальными.

Поэтому, когда я услышал, что преподобный Алекс Орбито, ныне самый выдающийся филиппинский целитель, открывает в своей родной деревне к северу от Манилы Пирамиду Азии, чтобы сделать из нее Всемирный центр здоровья, я решил туда отправиться.

Я всегда испытывал слабость к филиппинцам; мне по душе были их иронический фатализм, трогательная самонадеянность, с которой они пытаются приукрасить свою нищету, их теплота, их открытое сердце. Они наименее азиатские из всех азиатов, латиняне Востока. Они всегда были мне близки чисто по-человечески, возможно, потому, что им, как и мне, не слишком нравится жить по правилам.

Один из самых типичных местных видов транспорта — это «джипни», удлиненная и филиппинизированная версия старого военного американского джипа, используемая как маршрутное такси. На самом деле от джипа в этих колымагах остался один остов, а более неудобных сидений и вообразить нельзя, но при этом «джипни» — это радость на колесах, а не машина. «Джипни» весь увешан флажками, вместо клаксона у него настоящая труба, а бока разукрашены фантастическими пейзажами, лицами кинозвезд и призывами самого странного свойства. На боку первого «джипни», который попался мне по дороге из аэропорта, крупными буквами было написано: «Готовьтесь, Иисус грядет!»

Оперативный центр большого фестиваля, посвященного открытию Азиатской Пирамиды, расположился в отеле на бульваре Рочас. Для приветствия иностранных делегаций вывесили большие зеленые полотнища. У входа была регистрационная стойка; отметившись, прибывшие получали сувенирные сумки, полагавшиеся каждому участнику. На сумке указывались дата и место проведения конгресса, а внутри — брошюры по теме, программа, блокнот и сувенирная ручка.

Достаточно было оглядеться, чтобы понять, что Алекс Орбито превратился во что-то вроде транснациональной корпорации со своим туристическим агентством под названием «Орбитурс», готовым организовать для желающих «экскурсии, оздоровительные мероприятия и шопинг». В рекламном проспекте упоминался офис, занимающийся связями с общественностью и многочисленными «филиалами» по всему миру, в которых ежегодно Орбито оперировал одного за другим, как на конвейере, сотни человек.