В этой церемонии было много того, что помогало понять Индию; понять революцию буддистов, которые отказались от ритуалов; понять разумную практичность тибетцев, которые вместо бесконечного повторения мантр придумали молитвенное колесо, в которое вкладывают сотни бумажек со священной формулой, чтобы при каждом повороте колеса действие ее умножалось.

Зато наш обряд напомнил, как трудно было добывать огонь и почему беречь его считалось священной обязанностью.

В конце последнего занятия один из «брахмачарья» напомнил Свами, что он пообещал нам «чудо вибхути».

— Вы действительно хотите, чтобы я это сделал? — смеясь, спросил Свами.

— Да-а-а, — хором загудела аудитория.

— Тогда пусть кто-нибудь выйдет сюда.

Минутное колебание. Никто не отважился, тогда я вышел на помост. Я протянул руку Свами, и он, не переставая посмеиваться, сложил щепоткой пальцы правой руки и оттуда посыпался мне на ладонь священный пепел. Сперва тоненькой струйкой, потом больше и больше. Свами слегка встряхивал пальцами, и пепел продолжал падать. Потрясенный, я обернулся и показал ладонь своим товарищам, и тут десятки людей сорвались с мест и бросились ко мне, пытаясь ухватить щепотку пепла и помазать им себе лоб. Началась суматоха, почти вся группа столпилась вокруг меня, в то время как Свами, пытаясь их угомонить, повторял: «Это же блеф… блеф, не принимайте этого всерьез!..»

Он был растерян, но никто его не слушал. В сущности, мысль о том, что Свами сотворил чудо, совсем как Саи Баба, подходила всем. И мне тоже, да — мне, самому сомневающемуся, мне, который никогда не касался ног Свами, мне, блудному сыну, которому выпала честь участвовать в сотворении «чуда».

Когда я вернулся за свой столик, моя рука была совершенно чистой, на ней не оставалось и следа волшебного «вибхути», ее вытерли десятки других рук. В тот день не было в ашраме «шиша», популярнее меня; каждому хотелось со мной поговорить.

После обеда многие подходили, чтобы изложить свою версию происшедшего.

— Прекрасно, просто великолепно. Я не желаю знать, настоящее это было чудо или нет… Как бы то ни было, это прасад, один из аспектов Ишвары, — сказала мне старая директриса школы для медсестер. Молодая женщина-врач не сомневалась: «Тот, кто далеко вперед ушел по пути духовного совершенства, обретает эти способности. В этом нет ничего необыкновенного». А вот «брахмачарья», который напомнил Свами, что тот пообещал нам чудо, рассказал, как это чудо готовилось. По его словам, сам Свами велел ему спрятать порошок под столиком, из-под которого он доставал разные предметы. Но его никто не слушал. «Верующие» не желали отрекаться от своего чуда. И я их понимал: верить — это так здорово, намного лучше, чем не верить. Но все это казалось мне очень странным.

Когда кардиохирург подошел, чтобы спросить меня — нет, не о вибхути, а о том, пользуюсь ли я пирамидой, у меня окончательно возникло ощущение, что я нахожусь в психушке. Каждый здесь сходил с ума по-своему. И если бы кто-то увидел в тот вечер, как я, сидя на полу, варю в кастрюльке килограмм лука при помощи кипятильника, чтобы попытаться вылечиться от бесконечной аллергии, пожалуй, подумал бы то же самое обо мне.

Последний рассвет был ясным, как стеклышко. Мы все сфотографировались на память (при этом, как водится, «просветленные» оттесняли друг друга, чтобы оказаться поближе к Свами). Потом началось вручение дипломов. Свами, у которого по случаю особого дня на шее висела большая цветочная гирлянда, как у храмовой статуи, восседал в своем кресле. Один за другим мы подходили к нему. Одна «свамини», его ученица, сама уже ставшая преподавателем Веданты, давала каждому пригоршню цветочных лепестков, которую полагалось бросить к ногам Свами, а он, вызывая каждого «шиша», вручал ему сертификат и… банан. Многие были растроганы. «Это главное событие всей моей жизни», — сказал Сундараджан. Некоторые женщины не смогли сдержать слез, их искренняя преданность трогала. Большинство моих товарищей действительно видели в Свами воплощение Бхагавана. А я, после этих трех месяцев, чувствовал себя шпионом, проникшим в стан неприятеля, чтобы выведать какой-то секрет. Когда меня попросили выступить, я отказался. Тогда с благодарственной речью, от своего имени и от имени своей жены, обратился к Свами старый педиатр. Речь, украшенная строками Кабира и других великих индийских поэтов, получилась замечательная — в ней была мягкая ирония и глубокая благодарность. Другие ученики прочитали стихи собственного сочинения, посвященные учителю.

Кто-то спросил у Свами, не может ли он дать нам последний совет, он и тут остался верен себе:

— Живите такой жизнью, которая позволит познавать себя!

Вот такой он был, Свами, таким я узнал его, таким буду его помнить.

Ну а мы после этих трех месяцев отправились каждый своим путем, задавая себе чуть более осознанно, чем прежде, главный вопрос, на который, по-моему, не всякий нашел ответ: «Кто же я?»

Когда я сюда приехал, то справа от дороги видел всего лишь вытянутый холм, усеянный камнями. А когда через неделю уезжал, то уже различал исполинскую фигуру женщины, которая прилегла на рисовые поля, чтобы поглядеть ввысь. На фоне неба я различал колени, бедра, грудь, подбородок, губы и нос.

Деревня Дерисанамскопе — зачарованное место: самое необычное, одно из самых интересных и уж точно самое спокойное и мирное из тех, где я побывал в Индии. Но это мое мнение, и вряд ли кто-то его подтвердит, каждый видит в местности, человеке, событии то, что хочет, то, что в этот момент ему нужно. И ничто так не помогает видеть реальность, как фантазия.

Белые домики стояли среди просторных ярко-зеленых рисовых полей с шеренгами пальм. Эти цвета — белый и зеленый — уже сами по себе несли умиротворение. Шоссе, по которому изредка проезжал автобус, автомашина или брело стадо буйволов, проходило в сотне метров от деревушки. Дорога, вымощенная красивыми плоскими камнями (на такой кладке иногда обмолачивают рис или сушат сено), ныряла в переулок между низенькими одноэтажными домами и вела к большому, излучающему какую-то таинственную силу древнему храму. Рядом с деревушкой храм казался несоразмерно большим, будто его возвели в эпоху великанов.

Храм окружала немощеная площадь. Посередине возвышалось старое, величественное дерево, крепкое и раскидистое, «Ficus religiosa», окруженное чем-то вроде небольшого помоста, где старики присаживались поговорить, а дети заводили игры. Люди рассказывали, что пение мантр под этим деревом помогает тем, у кого есть проблемы с дыханием, потому что дерево совсем живое, оно дышит и от него исходит могучая сила. В нескольких шагах был красивый бассейн с чистой водой, окруженный ступенчатым амфитеатром. Там заканчивалась деревня. Дальше снова были рисовые поля, ряды пальм, а за храмом, будто защищая его, высился каменный холм.

Согласно легенде, этот храм — один из двух, основанных Рамой, героем «Рамаяны», по пути через Индию. Он направлялся на остров Цейлон, чтобы вернуть жену Зиту, которую злобный Равана похитил у него, спящего. Он остановился под деревом отдохнуть, но некая демоница, известная своим обыкновением морочить мудрецов-«риши» во время медитации в Гималаях, явилась досаждать ему. Рама узнал ее, натянул лук и пустил одну из своих послушных стрел. Демоница, пораженная в самое сердце, рухнула на рисовые поля, да так и окаменела.

В память об этом происшествии Рама велел построить храм и дал этому месту странное имя Дерисанамскопе, что означает «место, откуда пущена стрела».

А еще здесь проживал доктор Л. Махадеван, молодой врач-аюрведист, с которым я познакомился в ашраме и к которому Свами весьма благоволил не только потому, что он занимался, и видимо, небезуспешно, его диабетом, но и потому, что он знал наизусть «шастра» — священное писание.

— Побудьте у меня в больнице хотя бы неделю, и посмотрим, что можно сделать, — предложил он, когда я рассказал ему о своей болезни. И вот я здесь.