Он полагал, что католическая церковь и многочисленные протестантские секты, особенно американские, пользуются природной веротерпимостью индуизма, чтобы вкладывать огромные средства на вовлечение в христианство все большего количества индийцев. Свами считал это недопустимым. Индуизм стал жертвой настоящего нашествия. Свами не требовал, чтобы христиане покинули Индию, он признавал, что они пробыли здесь две тысячи лет и прекрасно могли оставаться еще столько же. Он только желал, чтобы они перестали разрушать индийскую культуру, как уже разрушили древние культуры Африки и Латинской Америки.

Я возразил, что мы живем в эпоху свободного рынка: рынка товаров, идей и даже религий. Как же он собирается плыть против течения? «А рынок вовсе не свободен, — ответил он, — потому что слабый не свободен перед сильным. Религии неагрессивные, ненаступательные такие, как наша, не могут соперничать с богатыми и напористыми, поэтому их нужно защищать. Кто-то должен вмешаться, возможно, даже Объединенные Нации. Но, главное, сама Церковь должна остановить процесс обращения в свою веру. Если это не будет сделано, в Индии возникнут условия для вспышек насилия».

Я считал, что он прав. Подобное обращение — новая форма экспансии. И сопротивление этому процессу, как и стремление вернуть Веданту в жизнь людей, было для Свами попыткой возвратить индийскую традицию. Приезжал в ашрам и тот молодой врач, который должен был заняться диабетом Свами. Самому Свами он очень нравился, так как наизусть знал «шастра», священное писание! Без сомнения, это был человек особенный. Он приехал из деревни, расположенной почти на южной оконечности Индии; там у него была маленькая аюрведическая клиника, унаследованная от деда. Я договорился о приезде туда после завершения курса в ашраме.

Другим гостем, задержавшимся в ашраме на четыре дня, был известный индийский психиатр, принимавший участие в международном проекте, финансируемом Гарвардским университетом. Речь шла о маргиналах, людях «с обочины». Некоторые его коллеги в Америке и Европе изучали наркоманов, «drop outs» и уличных бродяг, он в Индии собирался писать о «садху» и «санньясинах». Когда ему обо мне рассказали, он сразу захотел со мной пообщаться.

Для него, видимо, я представлял интерес как занятный случай маргинала — одной ногой на Западе, другой — на Востоке. Не знаю, помог ли я его исследованиям, но моим поискам он помог. Психиатр сказал, что много времени провел в Гималаях, разыскивая людей, обладающих «сверхспособностями», и, как ученый, должен честно признать, что так никого и не нашел. Он даже ездил повидать Саи Бабу, сегодня самого известного «святого» с миллионами последователей как в Индии, так и за рубежом. Саи Баба произвел на него удручающее впечатление: самовлюбленный, напудренный, с накрашенными губами. Психиатр сказал, что многие из окружения Саи Бабы были людьми психологически инфантильными, нуждающимися в отце и игрушках. А ведь магия — это затягивающая игра!

Как психиатра его тревожило то, что некоторые его пациенты стали учениками Саи Бабы. Тот убедил их отказаться от психотерапии и не принимать лекарств, и, когда они все-таки возвращались за помощью, состояние их бывало отчаянным.

Что касается «чудес» Саи Бабы, то психиатр мне рассказал, что однажды знаменитый фокусник из Калькутты, П. С. Соркар, приехал в его ашрам и смешался там с богомольцами. Саи Баба обходил присутствующих, раздавая священный пепел «вибхути», который «чудесным» образом сыпался из его пальцев. Когда он поравнялся с фокусником, тот ответил «чудом»: на протянутой Саи Бабе ладони неизвестно откуда появился «пасмалай» (так называются местные сладости, сахарные пирожные, до которых Саи Баба, как известно, большой охотник). Так сказать, турнир двух чародеев — кто кого. Телохранители Саи Бабы тут же схватили фокусника и выставили из ашрама. Психиатр сказал, что и другие иллюзионисты пытались вызвать Саи Бабу на соревнование — кто покажет больше «чудес», но тот всегда уклонялся.

«Может, стоило бы увидеть это собственными глазами», — сказал я себе. И понял, что мое старое желание отправиться в путь до сих пор не умерло. Эх, желания! Вскоре я убедился, что избавиться от них — задача куда сложнее, чем я предполагал.

Однажды утром, выйдя из комнаты, я заметил, что на веревке, где я обычно сушил одежду, кто-то развесил женское белье. Я предположил, что оно принадлежит красивой учительнице танцев, которая на несколько дней приехала в ашрам и поселилась рядом.

Я пошел на пуджу, на медитацию, на занятия, а тем временем сознание мое — эта непредсказуемая и неуправляемая часть моего существа — вопреки моей воле принялось за работу. Мне хотелось заниматься делами, а сознание мое вновь и вновь произвольно возвращалось к женскому белью на веревке, устремлялось на поиски учительницы танцев. Я не хотел говорить ни с кем, а сознание услужливо моделировало целую беседу, задавало вопросы, давало ответы, напоминало о желаниях.

Действительно, как говорил Свами, следовало выбирать, быть ли самим собой со своими желаниями или тем, кто со стороны следит и посмеивается. Но рассуждать легче, чем поступать. Я бы мог обратиться к нему со своей дилеммой, даже не калеча себя, как поступил по легенде ученик в храме Шаолинь.

Его наставник, индиец Бодхидхарма, известный в Китае, как Дао Муо, а в Японии под именем Дарума, непрерывно медитировал, и никому не удавалось подступиться к нему. Однажды ученик в отчаянии, чтобы привлечь наконец внимание учителя, отрубил себе кисть левой руки, и кровь большим алым пятном растеклась по снегу.

— Чего же ты хочешь? — наконец спрашивает Учитель.

— Успокоить свой разум.

— Хорошо, принеси мне его, и я его успокою. Ученик отправляется в путь.

— Я его не нашел, — говорит он, вернувшись.

— Вот видишь? — говорит ему Учитель, — Значит, он спокоен. — И вновь погрузился в медитацию.

Ученик хочет выпутаться из сетей своих мыслей, и Учитель хитроумным способом помог ему понять, что проблема — именно в самих мыслях. Но мог ли я обратиться к Свами со своей назойливой мыслью и спросить совета? Я ведь прекрасно знал, что это была за мысль. Такая же, как у монаха-моралиста из другой известной дзэн-буддийской притчи.

Два монаха идут по дороге после ливня и видят прекрасную девушку, которая не отваживается перейти грязную лужу в своих красивых одеждах. Один из монахов берет ее на руки и переносит на сухое место. Другой монах ничего не говорит, но вечером, когда они уже расположились на ночлег в храме, не выдерживает:

— Мы, монахи, должны держаться подальше от женщин, особенно от молодых и красивых, — укоризненно говорит он. — А прикасаться к ним — вообще крайне опасно. Зачем же ты это сделал?

— Я-то оставил эту девушку там, возле лужи, — отвечает тот, — а вот ты, похоже, с нею до сих пор.

Вот так и я. Лоскуты на веревке вновь запустили забытый механизм, а я-то думал, что давно освободился от подобных волнений. Кроме того, меня принижала неспособность контролировать свое сознание. И чем больше я старался обуздать его, тем больше оно надо мной посмеивалось, пока я не вспомнил о Сундараджане.

Однажды, когда речь зашла о его любви к статуе, он сказал, что «никогда не знал женщины» и намекнул на некий способ, при помощи которого он обманывал собственные инстинкты. Я пошел к нему и со всей прямотой изложил ему суть своей проблемы.

— Разве ты не знаешь этих приемов?

Нет, ничего такого я не знал, а вот он начинал с них каждое утро вместе с йоговскими асанами. Сундараджан сказал, что они отлично «поднимают семя ввысь», преображая его в энергию духа, и тем устраняют провоцирующие стимулы.

— Стань на колени, я тебя научу, — сказал он.

Я встал, затем наклонился вперед, упершись лбом и руками о пол. Он объяснил, как максимально оттянуть язык назад, к гортани, как дышать, что делать с мышцами низа живота и со сфинктером. Уточнил еще кое-что и для примера показал, как сам делает каждое движение. Начинать следовало с нескольких минут в день, потом постепенно удлинять упражнение.