Кроме стилистики «Мазохизма», которую критики определили как "балансирование на грани кантри, блюза и рок-н-ролла", Чиж повлиял на его общее настроение.

— Он пел массу песен, своих-не своих, и все они были позитивные, — говорит Саша, — а у нас еще со времен «ГПД» преобладала депрессивная тематика.

Позже многие отметили, что, несмотря на мрачное название, альбом просто дышит жизнью. Символично, что именно песню «Жизнь» Чернецкий посвятил Чижу. Если Цой пел: "Смерть стоит того, чтобы жить", то Чернецкий уточнял: "Жизнь стоит того, чтобы ее не жалеть".

Новый материал Чернецкий репетировал с «Разными» у себя дома. Вдвоем с Чижом они даже дали мини-"квартирник" для двух студентов из Австралии, которых привела приятельница из местного ин'яза. "Сашка пел, я подыгрывал на гитаре, а Леська Осауленко синхронно переводила им тексты, — вспоминал Чиж. — Смотрелось очень забавно. Мы заработали тогда 10 фунтов стерлингов и честно поделили их пополам". (Обменных пунктов еще не было, и Чижу пришлось побегать, чтобы найти покупателя на эту диковинную для СССР валюту).

На свой фестиваль «ЧеКисты» пригнали передвижную студию из Киева. С помощью этого трейлера, напичканного мощной аппаратурой, можно было смело записывать даже симфонические оркестры.

— Ко мне подошел Чиж с ребятами, — вспоминает Грешищева. — Они рассказали, что Саша практически не встает, ему очень плохо. Единственное, чем он занимается — пишет музыку, и у него готов новый альбом…

Дальнейшие события напоминали шпионский боевик. 10-го декабря во двор многоэтажки, где жил Чернецкий, въехал фургон. Оттуда вышли техники, подключились к стационарному электричеству. Из окна Сашкиной комнаты спустили веревку, привязали к ней кабель и подняли на десятый этаж. В передвижной студии остался звукорежиссер Всеволод Движков (до смешного похожий на Ленина). По рации типа «уоки-токи» он давал команды своему ассистенту, который работал в квартире.

По периметру комнаты были расставлены пять микрофонов. Чернецкий, лежа в постели, пел под акустическую гитару. Чиж подыгрывал ему на электрогитаре, стоя возле окна. В углу комнаты пристроился Михайленко с безладовым басом. Рядом манипулировал с ритм-боксом Сечкин. Весь звук шел через колонки от магнитофона «Юпитер», в который подключили инструменты. Неожиданно появившийся Евгений Варва[69] ("Кошмар") удачно поддул на губной гармошке.

Через два часа «Мазохизм» был записан. Даже в тех суровых условиях, когда отовсюду лезли шумы, качество звука на удивление вышло вполне приличным.

— Это по-настоящему хороший рок-н-ролльный альбом, — резюмирует Чиж, — когда человеку просто есть что сказать.

В феврале 1991-го горьковская «Ленсмена» поздравила на своих страницах земляка-эмигранта с юбилеем ("Чижу — тридцатник!"), а в апреле сообщила еще одну хорошую новость: на Украине готовится к выходу пластинка «Буги-Харьков», первая совместная работа Сергея Чигракова с "Разными людьми". Планировалось, что диск будет отпечатан тиражом в 50 тысяч.

С этим проектом помог старый знакомый, директор харьковского магазина «Мелодия». На совещании в штаб-квартире фирмы "Аудио-Украина"[70] он порекомендовал земляков своему руководству, и вскоре "Разных людей" пригласили в Киев, чтобы записать пластинку.

— Когда затеялась эта фишка, — вспоминает Чиж, — Сашка худо-бедно был живчик. Но когда пришла пора ехать, работать он уже не мог…

Неудачник — не тот, кому не выпал шанс. Настоящий неудачник — тот, кому шанс выпал, а он не сумел им воспользоваться. Исходя из этой концепции, коллектив решил, что для пластинки вполне хватит чижовских вещей. Преимущественно это были проверенные дзержинско-питерские хиты — "В старинном городе О.", "Хочу чаю", «Ассоль», "Глазами и душой", «Куры-гуси», "Моя Перестройка, мама", "Я не хочу", "Мне не хватает свободы". Новых песен было всего три — «Буги-Харьков», «Дорогуша» и "Предпоследняя политика".

Работу над пластинкой Чиж вспоминает по-разному. Впервые альбом целиком состоял из его песен, и ему нравилось работать над ним. Тем не менее вскоре он столкнулся с творческим диктатом. Сказалась сила привычки: все аранжировки в «РЛ», начиная с 1987-го года, делали Клим с Пашей. При этом каждый исходил из своего понимания того, "что такое хорошо и что такое плохо", и оба тянули друг друга в разные стороны. В этой жесткой борьбе рождались интересные обработки — настолько необычные, что делали группу, по общему мнению критиков, "яркой и самобытной".

С приходом Чижа дуэт аранжировщиков не стал полноправным трио. Тем более, что "скромный клавишник" не пытался лезть со своим уставом в чужой монастырь. Но даже слепой бы заметил, что эксперименты Паши и Клима превращаются порой в бесконечное новаторство без продуктивности.

— Репетируешь-репетируешь песню, — вспоминает Чиж, — всё хорошо, уже можно брать и записывать. И вдруг слышишь: "А теперь давайте-ка взорвём!..". Давайте про этот вариант забудем и начнем совершенно в другом ритме, в другом ключе и чуть ли не в другой тональности… Но так ведь можно взрывать до бесконечности!.. А суть, которая была изначально, она ушла. Когда слушаешь тот же Jethro Tull или Genesis, там всё звучит легко и логично. А у нас получался наш «совковый» арт-рок, который высосан из пальца…

Эта музыкальная «камасутра» продолжалась и во время работы над «Буги-Харьковом». Песня "Моя перестройка", например, была переделана до неузнаваемости: "Она просто как пластилин была, — говорит Чиж. — И в итоге первый вариант был самым кайфовым. Все остальные — просто говно".

Чиж не нашел в себе твердости, чтобы отстоять свои аранжировки: "Я лавировал, как мог. Музыкальными терминами сыпал: нет, ребята, давайте так не будем, потому что с точки зрения…". Но такая «деликатность» привела к тому, что он стал аккомпаниатором собственных песен (не самое лучшее амплуа для автора). Единственное, на чем он настоял — записать в своей версии «Дорогушу». Один из одиннадцати треков.

— А все остальные песни были пластилиновыми, — говорит Чиж. — "Чё вы там, парни, хотели? Хорошо, давайте!".

Впрочем, конфликт все равно случился. Но не с Пашей и Климом, а со студийным звукорежиссером.

— Стал я играть соло на аккордеоне в песне «Куры-гуси», — вспоминает Чиж, — и вдруг он заявляет, что тут должны быть, по его мнению, не такие ноты, а другие. Поначалу я был вежлив: "Нет, Володя, именно это я и хотел сыграть". Он: "Нет, эта нота здесь выпирает!". Ну, думаю, человек, наверное, врубается в то, что говорит. Начинаю общаться с ним на профессиональном языке: "Ну, она же разрешается счастливо, потому что эта нота повышенная, на третьей ступени…" — "Нет, я не могу это пропустить, потому что я должен под этим поставить свою подпись". Стоп, говорю, это моя песня, это я под ней ставлю свою подпись. К тебе вопрос один: хорошо ты записал или плохо. Он: "Нет, мне будет стыдно смотреть операторам в глаза". Видимо, своим знакомым, крутым киевским операторам… В общем, я психанул: "Ну меня на х**, забираю аккордеон, гитару и еду назад в Харьков. У него я писаться отказываюсь — напрочь, вообще и навсегда!..". Потом нас, правда, замирили.

Эта нервозная обстановка определила конечный результат. Тем более, что Чиж даже не пытался контролировать процесс звукозаписи: "Я этого не умел, в "Разных людях" это делали Клим и Павел. А я — записал песню и записал. Дальше мне уже было неинтересно".

Неудивительно, что, прослушивая готовые треки, Чиж был разочарован качеством саунда: картонно-стеклянные барабаны, плескучие гитарки; гулкий, как из колодца, вокал. Примерно так записывали на советском ТВ в середине 1970-х. Но гораздо хуже было то, что чересчур сложные аранжировки «гасили» песни, они не попадали в нерв. Редкие удачи вроде "Предпоследней политики" и «Дорогуши» не спасали общей картины.