— Димка, конечно, самородок, — говорит Чиж. — Я-то ладно, я-то еще где-то чему-то учился, а он же вообще ничего не знал!.. Приходит: "Вот, я новую песню написал". Он поет, а я просто за голову хватаюсь — я не понимал что и откуда берется. И это притягивало к нему, конечно. Мне хотелось «ваять» также, как он…
До встречи с Некрасовым попытки Чижа сочинять носили хаотичный характер. Свою первую песню он написал в 16 лет. ("Она была про девушку. Говно редкостное. Я имею в виду песню"). Не забросить это занятие помог пример сверстников. Одним из них был Миша Клемешов. Несколько его песен Чиж исполнял в составе бэнда в ресторане «Черноречье». Еще один приятель по музучилищу, Андрей Егоров, первым в городе рискнул сочинять ритм-энд-блюзы. "Трещало в очаге полено" на стихи Роберта Бернса стало даже хитом местного значения, его часто просили сыграть на танцах. Но по-настоящему, считает Чиж, на него повлиял именно Некрасов. Это был тот случай, когда соединились два куска "обогащенного урана", и грянул мощный творческий взрыв.
— Они были просто одержимы друг другом, — вспоминает Ольга Чигракова, наблюдавшая их отношения со стороны. — Вместе что-то сочиняли, слушали музыку на непонятных магнитофонах, что-то один другому показывали. У них были бешеные, совершенно восторженные глаза. Мне кажется, им больше никто не был нужен.
— Единственное, мы разбегались днем, — говорит Чиж. — Димка уезжал в Горький, в институт, а я уходил в училище. А по вечерам мы все равно встречались.
Посиделки проходили попеременно друг у друга. Чаще у Чижа, у которого было пианино. У себя в квартире Дима подключал электрогитару «Musima» в радиолу «Беларусь», а Чиж подыгрывал ему на простой гитарке. Для настроения выключали свет, оставляя гореть ночник. Но гораздо больше, чем этот интим, совместному творчеству помогала атмосфера взаимного уважения. "Мы друг друга щадили, — говорит Некрасов, — и никогда не критиковали".
Первой песней, сочиненной совместно, стали "Рыбки в аквариуме". "Однажды Серёга пришел ко мне, — рассказывает Некрасов, — и мы за полчаса написали этих «Рыбок». И сразу пошли гулять в лес. Потом это стало у нас традицией".
(К счастью, тогда не была модной «голубая» тема, и соавторов не извели злыми насмешками. Тем не менее, характеризуя свое отношение к Некрасову, Чиж специально уточняет: "Я не пидор, но Димку люблю").
Вопреки «поэтической» фамилии, Некрасову больше нравилось быть композитором, "творцом мелодий" — тексты он считал всего-навсего "записью настроения".
Что-то вернулось ко мне с этим спокойным дождем.
Ветер прошел по земле и постучался в мой дом.
Он мне шепнул тайком
О том, что ты любишь меня…
Чиж в своих попытках стихосложения подражал, как многие наши рокеры, Владимиру Маяковскому.[19]
— Меня цеплял его железный ритм. Он припанкованный такой человек. Его очень интересно читать вслух чисто ритмически. Он вроде идет-идет, а потом как взломает всё это!.. Он не дает застояться. Этот прием в музыке называется полиритмией. Нечто подобное у Корней Иваныча Чуковского прослеживается — тоже человек, сдвинутый по ритму абсолютно…
Свои поэтические опыты Чиж до сих пор не решается назвать стихами:
— Какие там стихи — тексты! Я врубаюсь, что не настолько это крутизна, чтобы печатать отдельную книгу. Хотя иногда что-то удавалось. Странно, на мой взгляд, это вроде бы не удалось, а потом — бац! — все радуются: "Ой, какая песня!". И как-то так у меня все время происходит…
Сочинительство в две головы шло легко. "Было ощущение, — вспоминал Некрасов, — что песня написана и вдвоем, и каждым по отдельности сразу. Я где-то читал, что Леннон не мог вспомнить, где в битловских песнях его строчка или музыкальная фраза, а где — Маккартни. Я раньше этому не верил, а сейчас понимаю — полная правда".
— Однажды Димка притащил куски текстов, все на разных листочках, — рассказывает Чиж. — Совместный архив хранился у меня, поскольку мой соавтор вечно все терял. Я слил эти наброски в одну тему. Третий кусок, совершенно не в тему, стал припевом. Потом я дописал еще один куплет: "Смолкли шаги под окном, можно свечу гасить", уже под Димку подделываясь, и положил все это на музыку. Димка послушал: "Классно получилось! А что за песня?". Я говорю: "Дима, это же твой текст!" — "Не гони!" — "Твоя рука? Ты писал?.. Вот, получи песню".
— Мы ощущали себя внутри свободными, — говорит Некрасов. — И когда мы сочиняли песни, это в душе передавалось. Было легко и свободно. Никакие запреты нас не угнетали. Не довлело, что это никогда не выйдет на пластинках, нигде не зазвучит. Ведь в те годы эти песни практически негде было играть. Разве что иногда на танцах…
Правом на монопольную поставку музпродукции обладали только песенники-"плесенники"[20] из Союза композиторов. С дипломами консерватории, громкими званиями и титулами. За каждое публичное исполнение песни — на концерте, по радио, телевидению и даже в кабаке — они получали через систему ВААП (Всесоюзное агентство по авторским правам) определенные отчисления. Эти копеечные ручейки сливались в бурные потоки. Например, Давиду Тухманову только "День Победы" приносил в иные месяцы до 10 тыс. рублей — стоимость новенькой «волги». Неслучайно ведущие эстрадные композиторы имели самые высокие легальные доходы в СССР.
Земляк Эдуард Лимонов (его детство прошло в Дзержинске, в семье офицера внутренних войск) был не понаслышке знаком — как непризнанный поэт — с нравами "творческих союзов". Он честно предупреждал новичков: "Мафиози никогда не подпустят к кормушке. Потому что речь идет о хлебе, мясе и п**е". Неслучайно в 1983 году эта "могучая кучка" пролоббировала постановление, согласно которому репертуар советских ВИА должен был на 80 % состоять из произведений членов Союза композиторов.
Представить себе напечатанную типографским способом строчку "Музыка и слова Д.Некрасова и С.Чигракова" — на конверте грампластинки либо в нотном сборнике — было также нереально, как увидеть в сельском продмаге конца 70-х пачку «Marlboro» с надпечаткой "сделано в России".
По крайней мере, в ближайшие двести лет.
1982–1983: СТУДЕНТ
"Псевдоискусство иногда проникает в нашу жизнь. Как же иначе можно назвать магнитофонные записи, распространившиеся среди некоторой части молодежи, и, в частности, студенчества… В отличие от обычных дисков эти пленки стараются передать друг другу тайком и слушать, закрывшись в комнате <.> Казалось бы, политически грамотному молодому человеку, тем более студенту вуза, комсомольцу, обладающему классовым подходом к оценке окружающих явлений, нетрудно увидеть, куда ведет нашу молодежь распространение подобных записей. Они пропагандируют жестокость, моральную распущенность, пошлость…"
(Из статьи "Мочалкин блюз", газета "Комсомолец Казани", 1983 год).
Музучилище Чиж закончил блестяще, с двумя «пятерками» по специальности и дирижированию, и ему дали направление для поступления в институт. В то время вузов, где преподавали аккордеон, было ничтожно мало. Еще меньше было хороших педагогов-аккордеонистов. Имя Николая Кравцова из Ленинградского института культуры имени Крупской произносилось профессионалами с большим уважением.
Вместе со своим преподавателем Чиж приехал в Питер на прослушивание. После того, как он исполнил на «вельтмайстере» ту же программу, с которой заканчивал училище — обязательную полифонию Баха, Лундквиста, обработки народных песен, — мэтр Кравцов дал добро на поступление.
Кроме специализации, пришлось сдавать еще и школьные предметы. Единственное, что запомнил Чиж, — как писал сочинение по шолоховской "Судьбе человека". Причем, ориентируясь больше на фильм, чем на книгу, которую даже в руках не держал.
