"Ленфильм" поселил рокеров в общаге на окраине города. Вместе с бэндом приехал Саня Гордеев, который разыскал Чижа, и тот активно подключился к режиму их пьянства. На улицу, где мела поземка, парни выходили только за выпивкой. На электрогитаре, которую вместе с колонкой притащили из соседней комнаты, Чиж играл всё, что просили — от битлов до "Мой адрес — Советский Союз" в дикой панковской манере. Общение с харьковчанами приносило ему массу удовольствия. Их дружба крепла просто и естественно.

— Сейчас музыка стала работой, способом заработка, — говорит Чернецкий. — А тогда она была формой существования: все дела, мысли, споры, интересы крутились вокруг неё. Мы больше ничего не умели по жизни, кроме как играть.

Разгул длился до тех пор, пока компания не пропила киношные гонорары, а вслед за тем и все наличные деньги.

— Нас отправляли в Харьков всем миром — лишь бы отправить! — вспоминает Чернецкий. — Там, в Питере, мы очень подружились с Чижом. Телефона в то время у меня не было, и он периодически звонил Климу: "Как вы там, старики?".

Между тем дела у харьковчан складывались сложно. Еще летом в группе случился раскол: оттуда ушли клавишник, ударник и администратор, чтобы создать собственный арт-роковый бэнд "Тройка. Семерка. Туз" ("3.7.Т"). Оставшиеся — Чернецкий, Михайленко и Клименко — взяли нового барабанщика Алексея Сечкина и старое название "Разные люди", которое однажды уже принесло им удачу.

По странному совпадению, дзержинская «ГПД» тоже доживала считанные дни. Юбилейный, 50-й, концерт, который был сыгран 23 декабря 1988 года, стал последним в истории группы.

Серьезные разногласия начались после «Рок-периферии», когда «продлёнщиков» встречали в родном городе как национальных героев: "В Москве все-таки прогремели! Снимки в газетах, статьи, — рассказывал Чиж. — Тут у нашего гитариста звезда во лбу — хлоп и загорелась. И началось: я не хочу играть с этим барабанщиком, меня не устраивает басист, а я вообще чуть ли не Стив Вай и Гарри Мур в одном лице…".

Требование Быни убрать «нерастущего» Баринова натолкнулось на твердую позицию Чижа: совершенству нет предела, и вместо одного музыканта всегда можно найти другого, гораздо круче. Если встать на этот путь, составы можно менять до бесконечности.

— И ещё, — говорит Чиж, — можно вспомнить фильм "Место встречи изменить нельзя": "Потому я тебя, Шарапов, не выдал, что мы вместе под пули ходили и одной шинелькой укрывались…". Ещё вот это — нормальная мужская дружба. Коли мы начали всё это вместе, так чего ж теперь?..

Конфликты на личном уровне были усилены творческим кризисом. К концу 1988-го парням надоел не только однообразный «металл», от которого ржавели мозги, но и социальная тематика. Подтрунивая сами над собой, они стали называть свой стиль «метилом» — бесцветной и ядовитой субстанцией.

Но Быня упрямо не хотел сходить с накатанных рельсов. Его амбиции подогревали новые успехи советских "мастеров металлопроката". Тот же "Черный кофе" получил в мае 1988 года приглашение на престижный испанский фестиваль "San Issidro", где выступил в компании таких грандов рока как Фрэнк Заппа, Джо Коккер и Стинг. Другой «металлический» флагман, «Ария», отправился в Берлин на фестиваль "Дни стены", где сыграл на «разогреве» у Майкла Джексона и Pink Floyd и заслужил аплодисменты почти 120 тысяч зрителей. Было ощущение, что ГПД-шники запаздывают, что удача проходит мимо.

Кроме того, Быню категорически не устраивала нищенская жизнь полу-профессионала. К тому времени администрация ДК смекнула, что на «металлическом» буме можно погреть руки и сделала концерты «ГПД» платными. Входные билеты стоили копейки, но Дворец все равно снимал неплохую кассу. Из этой выручки каждому «продлёнщику» платили по 4 рубля за выступление. Быня считал, что это оскорбительно мало — даже на «халтурах» (свадьбах, похоронах) дзержинские музыканты зарабатывали от 30 до 70 рублей. Потребовалось бы сыграть пару тысяч таких концертов, чтобы он смог купить фирменный «Fender», о котором мечтал (такая гитара стоила 2–3 тыс. рублей), и такие же фирменные «примочки» — бустер, флейнджер и квакер.

— Каждый день он приходил в подвал, — рассказывает Баринов, — и с десяти утра до шести вечера пилил на гитаре: что-то «снимал», разучивал. Это был его рабочий день. Никто не знал, на какие деньги он живет. Он и на нас наезжал: уходите с работы, занимайтесь только музыкой. В ответ мы начинали кричать: "Нам надо семьи кормить!..".

Налицо был конфликт интересов, и его первой жертвой стал сам Быня.

— В конце концов он объявил бойкот, — говорит Баринов. — Приходим на репетицию, а Быни нет. Либо является, но без гитары. Когда он пропустил очередную сходку, мы посидели, репу почесали, поднялись на вахту ДК. Чиж набрал номер Стаса Буденного (он уже был у нас директором): "Позвони Быне, поздравь его с Новым годом и скажи, что он у нас больше не работает".

Стресс был сильным. На шкале негативных вибраций развод (а раскол группы можно приравнять именно к разводу) опережает даже смерть близкого человека. Клин вышибался клином: в тот же день, 29-го декабря, Чиж решил записать сольный альбом "Глазами и Душой" — одиннадцать песен под гитару. Своеобразный сборник "The Best".

— Уже не помню, с чего это вдруг я начал писать этот сольник. Наверное, для самоутверждения. Для себя, скорее всего. Помню, что записывался у Вовы Котова на кухне. Мы работали в одном ДК — он, Сашка Титов и я. Все однокурсники по музыкальному училищу. У Котова был магнитофон-бобинник. Мы приехали к нему после работы. Я записался в один заезд: просто сел с гитарой, Вовка поставил микрофон — и поехали. Песни две споешь, перекуришь. "Ну, давай дальше…". Если найти эту пленку, там в одном месте слышно, как Вовкина дочка дверью хлопает, кричит "Папа!", а на нее шикают — "Тихо! Тихо!..".

От мрачных мыслей отвлек неугомонный Саша Гордеев. В январе 1989-го, накануне Рождества, он пригласил Чижа с Ольгой в Звановку, свою родную деревню в Донецкой области. Туда же подтянулись парни из Харькова.

— Всей гурьбой мы ходили на предсвяточные колядки, — рассказывает Чернецкий. — У Гордея в деревне куча родственников (там, в принципе, все кумовья), и в каждой хате нам накрывали такую "поляну"!.. Мы ужаснулись: водка и самогон не заканчивались.

Резким контрастом с этой рождественской идиллией было здоровье самого Сашки. Тазобедренный сустав его правой ноги практически перестал разгибаться. Чтобы обуться, он был вынужден лечь на кровать, и кто-то из парней помогал ему зашнуровать башмаки. "Меня это сильно поразило", — говорит Чиж. Чуть позже, во время питерской сессии, эти эмоции передались в песне "Мне не хватает свободы". Зацепкой стал припев из песни «Потом», написанной Чернецким в 88-м году:

— Я знал наизусть весь Сашкин репертуар, — говорит Чиж. — И мимо этих строчек пройти было нельзя, они засели в памяти. И моя строчка "Лёжа в теплой воде ванной комнаты, я борюсь с искушением лезвия" — это отсылка к Сашке. Как и другая: "Кто-то поможет надеть мне ботинки и подыграет на старой гитаре". "Мне не хватает свободы" была целиком посвящена Чернецкому и рассчитана на тех пацанов, которые врубались, о чем идет речь.

Эту песню Чиж написал на квартире Великосельского. Первый вариант не понравился, он скомкал листок и выбросил в мусорное ведро.

— У меня каждый раз так происходит. В темноте кажется, всё здорово. Включаешь свет — полное говно. Я знаю за собой эту штуку, поэтому посидел, остыл. Пошел набирать ванну. Пока вода набиралась, все-таки поднял, разгладил — нет, надо оставить. Взял гитару, наиграл какую-то «рыбу», спел — оказалось, не так уж и плохо…

После Звановки Чернецкий пригласил Чижа с Ольгой на свой день рождения. Днем раньше, 9-го января, в Харьковском институте радиоэлектроники (ХИРЭ) должен был состояться концерт в фонд пострадавшим от землетрясения в Армении. По знакомству туда «протолкнули» Чижа.